Книга К югу от Явы - Алистер Маклин

Иной раз, когда они подходили к не засыпанному обломками участку улицы, он делал шаг в сторону и позволял медленно бредущим людям обогнать себя. Сомнительно, чтобы они хотя бы видели его — и те, что лежали на носилках, и те раненые и больные, которые их несли. Каждый раз капрал Фрейзер дожидался последнего из группы, высокого и худого юнца со свободно болтающейся из стороны в сторону головой, постоянно бормочущего что-то прерывисто и бессвязно. Молодой солдат не страдал малярией или дизентерией, не был ранен, но выглядел самым больным из всех. Каждый раз Фрейзер брал его за руку, подталкивая в сторону основной группы. Юноша ускорял шаг, не протестуя, глядя на капрала Фрейзера совершенно равнодушными глазами без всякого проблеска мысли. И каждый раз Фрейзер с сомнением покачивал головой, а потом торопился вперед, во главу колонны.

В извилистой, заполненной дымом аллее плакал в темноте маленький мальчик. Просто малыш лет двух с половиной от роду, с голубыми глазами и белыми волосенками, с белой, покрытой грязью и слезами бледной кожей. Одетый только в тонкую рубашонку и шорты цвета хаки, с босыми ногами, он беспрестанно дрожал.

Он все плакал и плакал. Потерянный, испуганный плач непрерывно раздавался в темноте. Но рядом не было никого, кто мог бы услышать его, кого бы взволновал этот плач. Да и вряд ли кто-нибудь услышал бы его уже на расстоянии в несколько метров, так как малыш плакал очень тихо, а сдерживаемые приглушенные всхлипывания прерывались глубокими вздохами. Иногда он протирал глаза костяшками маленьких грязных кулачков, как это всегда делают усталые плачущие малыши. Так он прогонял от себя боль, когда едкий черный дым заставлял его глаза слезиться.

Малыш плакал, потому что очень, очень устал. Прошло уже несколько часов с той поры, когда его обычно укладывали в постель. Он плакал от голода и жажды. Он дрожал от холода: даже тропическая ночь может быть холодной. Он плакал от смятения и испуга, оттого что не знал, где его дом и где его мать. Две недели назад он пошел со своей старой малайской няней на ближний базар, и когда они вернулись, то на месте своего дома увидели горящие руины, весь смысл которых он не мог осознать, потому что был слишком мал. Они с матерью должны были отплыть на корабле «Вейкфилд», последнем большом корабле, уходившем из Сингапура в ту самую ночь, 29 января... Но больше всего он плакал оттого, что остался один.

Старая няня Анна полулежала на груде обломков рядом с ним, как будто спала. Многие часы она таскала его с собой по темным улицам, носила на руках последние час или два, потом положила на землю, схватилась обеими руками повыше сердца и упала со словами, что должна отдохнуть. И вот уже полчаса она лежала на земле без движения, уронив голову на плечо, с широко открытыми немигающими глазами. Немного раньше малыш раза два прикоснулся к ней, но теперь держался в стороне. Он боялся. Боялся смотреть и боялся дотронуться, не понимая причины, но смутно осознавая, что старая няня будет отдыхать очень-очень долго.

Он боялся уйти и боялся остаться. Бросив украдкой еще один взгляд сквозь растопыренные пальцы на старую женщину, он почувствовал, что больше боится оставаться рядом с ней. Не глядя куда, двинулся он по аллее, спотыкаясь о разбросанные повсюду камни и кирпичи, поднимаясь после падения и вновь начиная бежать, постоянно плача и дрожа от ночного холода. В конце аллеи высокая изнуренная фигура в ветхой соломенной шляпе оторвалась от ручек велотележки и протянула руки, пытаясь остановить ребенка. Человек не имел в виду ничего плохого. Он сам был болен — большинство сингапурских рикш умирает через пять лет работы — и все еще способен был сочувствовать другим, особенно маленьким детям. Но малыш увидел лишь высокую, внезапно возникшую из темноты угрожающую фигуру, и страх его превратился в ужас. Он увернулся от протянутых рук, побежал в конец аллеи, дальше по пустынной улице, в царящую вокруг темноту. Человек не сделал никакого движения, плотнее завернулся в одеяло и снова бессильно откинулся назад.

Медленно двигаясь вперед, спотыкаясь и так же тихо плача, как и малыш, из тьмы появились две медсестры. Они прошли мимо единственного еще горящего здания в деловом квартале города, отворачиваясь от пламени, но все равно можно было разглядеть их широкоскулые лица и раскосые глаза. Обе были китаянками, представительницами народа, который обычно не дает волю чувствам. Но они были очень молоды и оказались поблизости от места взрыва снаряда, разнесшего на куски грузовик Красного Креста недалеко от южного выезда с дороги Букит-Тимор. Они пережили сильное потрясение, еще не пришли в себя и двигались как в тумане.

За ними шли еще две медсестры, малайки. Одна была очень молода, так же молода, как обе китаянки. Другая давно миновала средний возраст. У молодой были большие черные глаза, расширившиеся от страха. Идя по улице, она все время нервно оглядывалась назад. На лице старшей была маска почти полного безразличия. Время от времени она пыталась протестовать против того, что идут они слишком быстро, но ее не понимали: она тоже сидела близко от места взрыва и, возможно временно, онемела. Раз или два она поднимала руку, пытаясь остановить идущую впереди медсестру, от которой зависел темп их движения, однако та мягко,но непреклонно заставляла ее опустить руку и продолжала быстро идти вперед.

Пятая медсестра, шедшая впереди, была высокой стройной девушкой лет двадцати пяти. Взрывом ее вышвырнуло из грузовика. Она потеряла шапочку, и густые иссиня-черные волосы все время падали ей на глаза, а она отбрасывала их назад нетерпеливым жестом. Было заметно, что это не китаянка и не малайка — у тех не бывает таких поразительно голубых глаз. Возможно, евразийка, но уж определенно не европейка. В желтеющих бликах пламени можно было увидеть длинную рваную рану на ее левой щеке.

Она возглавляла группу, но не представляла, что делать дальше. Она хорошо знала Сингапур, очень хорошо, однако в сплошном дыму и темени чувствовала себя затерявшейся в чужом городе. Ей сказали, что где-то у берега находится группа солдат, нуждающихся в срочной помощи, и если они не получат таковую этой же ночью, то, вполне вероятно, никогда ее не получат, а попадут в японский лагерь для военнопленных.

С каждой минутой становилось все вероятнее, что первыми до них доберутся японцы. Чем больше группа медсестер металась по опустевшим улицам, тем безнадежнее их предводительница себя чувствовала. Где-то против мыса Ру в бухте Каланг она должна была, как ей объяснили, найти раненых, но она не могла отыскать даже дорогу к берегу. И еще в меньшей степени представляла себе, где в такой темноте можно отыскать мыс Ру.

Прошло полчаса, час, и ее походка сделалась неуверенной, потому что отчаяние в первый раз коснулось ее. В этих бесконечных метаниях и темноте они никогда не смогут найти солдат, никогда. Со стороны их врача, майора Блекли, было совершенно неправильно надеяться на них. Но даже подумав так, девушка понимала, что это не Блекли не прав, а она сама не права: когда рассвет придет на окраины Сингапура, жизнь любого мужчины и любой женщины не будет стоить и цента, все будут, зависеть от настроения японцев. Она встречалась с ними раньше и имела все основания с горечью вспоминать об этом. Шрамы, свидетельствующие о той встрече, останутся на всю жизнь. Чем дальше от кровожадных японцев, тем лучше. Кроме того, как сказал майор, никто из тех солдат не пригоден по своему физическому состоянию находиться там, где они находятся. Почти ничего не зная об этом, девушка кивнула, соглашаясь с собственными мыслями, ускорила шаг и повернула в еще одну темную пустую улицу.