Книга Тело Кристины - Макс Монэй

Голод открывает в нашей жизни новые перспективы. Первое время только о нем и думаешь, чтобы усвоить главное. В иерархии человеческих органов желудок занимает бесспорное первое место. Первое время он бурно проклинает всё и вся от своего собственного имени, затем от имени всего собора многострадальных членов организма. Внутренние органы орут благим матом. Заявляя о себе в полный голос, они ходят ходуном в знак протеста. Чтобы утихомирить их, приходится поворачивать эволюцию вспять, загонять себя обратно в зародыш и кусать себя до крови, чтобы перехитрить боль. Но к чему только человек не привыкает! И вот тут-то наступает самая неприятная стадия: начинает возникать мозг. В голове начинают роиться сценарии идеального убийства, один вдохновеннее другого, с романтическими подробностями. Скажу вам больше, я тут недавно открыл в себе креативную жилу. Однако ее продуктивность быстро приняла угрожающие размеры. Раскрепощенный мозг ликовал, ощутив ослабление гнета со стороны бренной оболочки. Нескончаемые вариации на тему «жить или не жить?», вроде бы обузданные с младенчества неожиданные склонности, подсознательные желания, казалось бы, подавленные навечно, — все вдруг вышло на свет. И под занавес этой органической эпопеи, как показатель невиданной широты голодного диапазона, меня начали посещать видения лучшего мира, сокровенного, полного тайн и открытий. Голод стимулировал мое саморазвитие. Я обязан ему воображением, которое научило меня, что класть в рот, а чем занимать голову. Цветная капуста кормит в течение дня, поверьте моему горькому опыту. Ее надо мусолить во рту и крошить по крупинкам. Когда жена вернется с работы, от кочана останутся рожки да ножки. Я знаю, что она каждый вечер инспектирует кухонные шкафы и холодильник, догадываясь по пустотам на полках, насколько я набил брюхо. Мы не виделись с ней уже несколько месяцев. Зачем нарочно стравливать львицу и хрупкого олененка? Мало ли что может прийти в голову львице. Понятия не имею, что у нее там творится. Но ненавидит она меня точно. За то, что мне удалось снять с нее маску. Вне всякого сомнения, она желает моей смерти. Но ей слабо. Она никогда меня не убьет. Кишка тонка. А ведь для этого надо так немного! Например, просто поехать в отпуск… Сколько милых кроликов, забытых дома в июле, были найдены хозяевами в конце августа на последней стадии разложения. Клетка-то заперта. Она уже давно могла не оставить мне ни малейшего шанса: пустые ящики на кухне и я — кролик. Она упустила свой шанс.

2

— А что ты об этом скажешь?

Я брезгливо потыкал пальцем второсортный палас с халтурным переплетением желто-красного цвета в таком сочетании, что стошнило бы даже бывалого моряка.

— Он неплохо бы смотрелся на паркете в гостиной, — ответила она на полном серьезе.

Уже неделя, как я тестировал ее по всем параметрам. Она понятия не имела о моих глубочайших сомнениях по ее поводу, и у меня хватало ума не показывать ей ни сном ни духом свои опасения. Хотя, вспоминая о той жизни, я до сих пор тешу себя бессмысленной надеждой, что какая-нибудь другая, более ловкая, более сообразительная и, как следствие, более симпатичная — одним словом, другая, заметила бы косые взгляды, фальшивый тон, наигранные жесты, да мало ли что еще! Я перестал быть самим собой, и она, влюбленная каракатица, она это тут же уловила. В глубине души мы оба ненавидели японскую кухню, и поэтому в ту пору я регулярно объедался модными суши. Мы оба испытывали первобытный страх перед непарнокопытными, и поэтому каждую субботу я рисковал жизнью на спине у глупейшей твари под названием «лошадь». Она послушно принялась обожать сырую рыбу и запах свежего конского навоза. Убого мы выглядели — два сапога пара, сражаясь с китайскими палочками в дешевом ресторане и тряся почками на скорее неуклюжих, чем опасных платных клячах. Даже если вы узнали себя, это не смешно. Я все ждал, когда она наконец проколется и покажет себя. Но она держалась паинькой. Как будто последний раз в жизни бросала вызов судьбе. Сильная женщина. Она улыбалась мне со своей платной кобылы как умственно отсталая. Временами этого было достаточно, чтобы развеять мои тайные сомнения. В те счастливые мгновенья мне казалось, что яйца жмут мне просто невыносимо. Я обращался с ней по низшему разряду, я склонял ее, как мог, но она стойко корчила из себя самую счастливую женщину на свете. Как же ты пересидела, бедная девочка.

Господи, прости меня грешного, но я только что обоссался. Просто рука не поднимается на это антикварное чудо из эмали, которое служит мне уткой, да простит меня бабушка. Как пацан, согнутый нуждой в три погибели, я сдал оружие. Прости, бабушка, было темно, а до выключателя я не дотянулся. Да расслабьтесь вы! Мой ковролин уже не первый раз впитывает мои маленькие капитуляции. Мне почти стыдно упоминать столь унизительные подробности, но, похоже, если я опущу хоть самую мелочь из этого грязного дельца, мне просто никто не поверит. И поэтому признаюсь: да, я плачу посреди своей комнаты в наступающих сумерках, в мокрых подштанниках и в мокрых трусах, воняя мочой. Я икаю и содрогаюсь, как годовалый младенец, пуская сопли пузырями, и с каждым всхлипом из меня по капле безвозвратно уходит инстинкт самосохранения, а точнее, то последнее, что от него осталось.

Первое сомнение закралось совершенно неожиданно одним безоблачным утром. Дошел бы я до той ручки, до которой докатился сейчас, если бы в то прекрасное, в то промозглое утро остался под одеялом? Каждый нормальный человек понимает, что это равносильно избавлению от верной беды. Где бы я был сейчас, я вас спрашиваю, если бы все-таки устроил себе заслуженный выходной и повалялся чуточку еще как нормальный человек? Так нет. Этим утром, этим промозглым утром я вышел на кухню и предложил ей сделать ребенка. Оговорюсь, что с самого начала наших отношений она была в курсе, что я категорически против детей.

А, вот вы меня уже и разлюбили! Подумать только, он не хотел иметь детей! Вот теперь вы по-другому смотрите на мои сорок два, которые, не мелочитесь, произвели-таки на вас впечатление пару страниц назад? Теперь я их практически заслужил. Так им и надо, всем, кто не хочет иметь детей. Сорок два… А это не так уж плохо для такого отморозка. Правильно, человеку вообще много не надо!

Меня всегда бросало в дрожь от существ, высота которых превышала метр с кепкой. Любой гуманоид ростом метр двадцать одним фактом своего существования уже выводил меня из себя. Нет, моя история здесь совсем ни при чем. Дети и карлики всегда пугали меня больше, чем верзилы двухметрового роста. Не проблема, если чувак при этом вооружен секирой или кувалдой. Я с разбегу брошусь к нему на руки, чтобы спастись от карлика. Может быть, я просто предчувствовал, что однажды эти крошечные твари станут для меня динозаврами? Мой «рост» от пола 30 см. Трехлетний ребенок может контролировать меня, не напрягаясь.

Мои ночные видения полны кошмаров: ясельные группы лавиной обрушиваются на меня и дубасят погремушками, а потом целая армия в памперсах многоразового использования под предводительством неходячего в трости-коляске проносится по мне и превращает меня в модный коврик. Клоунская голова грудника-предводителя могла бы сойти за человечью, если бы не улыбка. Ни один примат не способен на оскал такой ширины. Скабрезная улыбка и крошки от миндального печенья на зубах. Грудники маршируют по мне строевым шагом, в раскоряку задирая дутые ножки.