Книга Брачный транзит - Надя Лоули

Алька немного развеселилась от этих мыслей и перевела взгляд на Володьку Архангельского, сидевшего рядом с начальством в президиуме. Тоже мне, комсомольский лидер. Сидит и пялится на Алькины коленки. Вон какую шею отъел, бугай, на комсомольских харчах.

Алька посмотрела ему прямо в глаза своим «фирменным» прозрачным невинно-нахальным взглядом и положила ногу на ногу. И без того короткая юбка задралась выше некуда. Архангельский злобно прищурился. Тогда Алька глумливо покачала носком туфли, и коварная улыбка тронула ее красиво очерченные губы.

У Архангельского на носу проступили капли пота. Из первого ряда это очень даже хорошо было видно. Ага, не забыл, значит, как прошлой осенью, на картошке, агитировал вступать в партию. Мол, без этого никакой карьеры не получится. А потом, на танцах в местном клубе, зажал ее в углу и, слюняво тычась в шею, говорил, что все для нее сделает, все, все…

Еще пять лет назад это был застенчивый субтильный провинциальный мальчик, ее однокурсник. Все думали, закончит Вовка журфак и отчалит в свой родной Мурманск — скромным редактором в какую-нибудь «Красную верфь», ан нет…

Архангельский вдруг круто пошел вверх по комсомольской лестнице. И ни в какой Мурманск пополнять тамошние журналистские кадры он не вернулся, а, совсем напротив, остался в Ленинграде, очень даже неплохо устроился и довольно быстро скурвился. Хотя что значит — остался? Если Альку взяли в «Смену», когда она была еще студенткой пятого курса, то Архангельского туда «воткнули» по звонку из обкома комсомола.

Довольно, по-кошачьи жмурясь, Алька представила, как сегодня же вечером, устроившись удобно в старом плюшевом кресле, будет изменять с запретной книгой этим душным и малопривлекательным во всех отношениях мужчинам в президиуме и на портретах.

«…неисчерпаемы резервы нашего строя в социальной активности масс. Именно на развитие инициативы, на реализацию огромного творческого потенциала трудящихся и нацелены осуществляемые партией меры по дальнейшему совершенствованию социалистической демократии…»

Фу ты, ничего не разобрать. А ведь идеологический вуз закончила. Алька пожалела красного как рак Архангельского и одернула юбку.

Впрочем, что там было насчет «активности масс»? Хорошая мысль. После собрания надо быстро заскочить к завотделом и напомнить ему про обещанную командировку в область. «Строительство птицефермы закончено досрочно!» Обещал ведь. Как ни крути, а добавка к жалованью. Пара таких поездок да еще тринадцатая зарплата… Тогда она сможет перехватить в долг у Мишеля денег на фирменные зимние сапожки, которые Риткина знакомая где-то надыбала.

«…Доблестные строители обеспечили счастливое будущее советских кур, самых синих птиц в мире…» Ничего, сапожки того стоят. А еще хочется французские духи… И без хороших книг не обойтись…

Алькины сладострастные мысли были прерваны довольно неслаженными аплодисментами, заглушаемыми хлопаньем откидных сидений. Народ устремился к выходу.

Алька, крикнув закадычной подруге Ритке, чтоб не ждала, ринулась в кабинет завотделом. Через пять минут, рассыпаясь в благодарностях, потрясая в воздухе командировочным удостоверением, она спиной выдвинулась из кабинета, схватила в гардеробе куртку и рванула к проходной, едва не сбив с ног старого вахтера Петровича.

Оказавшись на набережной Фонтанки, Алька перевела дух. Ничего, и так и так опоздала. Ни к чему появляться перед влюбленным в нее Мишелем с красной физиономией и прилипшей к потному лбу челкой. Тем более что идти тут не больше десяти минут. Никуда он не денется.

Алька огляделась. Разгар осени — красиво! Золотые и красные кроны отражаются в воде, заходящее солнце окрашивает стены домов в благородный терракот, ветерок метет по асфальту сухие листья… Но уже довольно холодно, черт возьми!

Алька накрутила вокруг шеи длинный вязаный шарф, постукивая новыми набойками на каблучках, миновала «Лениздат», свернула на улицу Зодчего Росси и от удовольствия причмокнула: кра-а-сиво-то как… будто вовсе и не в совдепии живем…

После встречи с Мишелем надо заскочить в продуктовый и бегом домой. Екатерина Великая уже заждалась, одна за стол не садится. Екатериной Великой за величественную осанку и царственные манеры прозвали Алькину бабушку, отцову мать, соседи.

Это было ритуалом. Даже зная, что Алька задерживается по работе, идет в театр с подружкой или на очередное свидание, Екатерина Кирилловна стелила белую крахмальную скатерть, накрывала стол на два прибора и ждала. Сказывалась белая кость.

Когда-то вся квартира на третьем этаже дома по 6-й линии Васильевского острова принадлежала ее отцу, адмиралу царского флота, точнее — их большой и очень дружной семье.

После революции («переворота» — как, презрительно вскидывая брови, говорила бабушка) началось постепенное уплотнение. Старые хозяева — кто умер, кто попал в места не столь отдаленные, да так и не вернулся. И наконец остались жить в двух комнатах из прежних восьми Алькина бабушка с мужем да сын их Василий, будущий Алькин отец.

Муж Екатерины Великой погиб в войну. Точнее, умер от голода во время блокады: его, как военного инженера, оставили в городе. А Екатерину Великую отправили с сыном в эвакуацию. Когда весной сорок четвертого она вернулась в город, то застала только неухоженную могилу на Серафимовском.

Сын вырос, по стопам деда пошел в морское училище, стал офицером, мотался по всей стране и где-то между Одессой и Калининградом, не спросив благословения матери, женился.

А потом родилась Алька. Маленькую внучку Екатерина Великая видела всего несколько раз, поскольку служил сын далеко от Ленинграда.

Так, скитаясь с родителями по всей стране, Алька подросла, пошла в школу. Вскоре сменила ее на другую, в другом городе, потом на третью… Она так привыкла к этим сменам мест жительства и учебы, что и расставаться научилась легко, и привязанностями старалась не обзаводиться. Чтобы после не страдать…

Потом Алькины родители затеяли развод. Альку, подальше от скандалов, отправили к бабушке в Ленинград. Мать ее вскоре вышла замуж второй раз, да так больше на Алькином горизонте и не появилась, а отец через пару лет умер, прямо на службе, от инфаркта.

Алька же, попав наконец в настоящий дом, пригрелась, прижилась в ранее незнакомом городе, точнее, почувствовала вдруг, что здесь-то и есть ее корни.

Так она закончила десятилетку и поступила в университет, на журфак, потому что, еще учась в школе, обнаружила вдруг, что обладает «легким пером», и начала печатать — то в «Ленинских искрах», то в «Костре» — небольшие рассказики о том, что повидала, скитаясь вместе с родителями по «необъятным просторам родины».

Едва вырулив из-за угла Пушкинского театра на площадь Островского, Алька увидела Мишеля. Высоко подняв воротник куртки и грея руки в карманах, он ждал ее у входа в садик.

Чуть запыхавшись, Алька на всем ходу притормозила возле окоченевшего Мишеля, подхватила его под руку и закружила.