Книга Одни в океане - Йенс Рен

ЭТО БЫЛО ТОГДА, КОГДА МАРИЯ ПЛАКАЛА ЕМУ В ЛАДОНИ. За день до того, как она упала с лошади и сломала шею. Но тогда все уже было, конечно, слишком поздно. Теперь на его ладонях постоянно были следы ее слез. Мокрые руки легко мерзнут, особенно если они влажные от слез.

Поначалу было ой как не просто, только один бог знает – как. Марии еще повезло, что были, по крайней мере, ладони, в которые она могла плакать. А каково ему? После всего, что произошло? Не было даже лошади, проявившей бы милосердие, чтобы вовремя сбросить его. Да так, чтобы он сломал себе шею, и все на этом бы кончилось.

Вина была, конечно, на нем. Как же легко можно оказаться виноватым! Даже если виноватой была Мария, вина все равно лежала на нем. Боженька все тонко устроил.

Временами, когда он впадал в полное отчаяние, он все еще ощущал ее лицо в своих ладонях, как что-то мягкое, нежное, плачущее. И еще ее губы на кончиках своих пальцев, когда она всхлипывала.

Собственно, теперь-то он мог бы и радоваться, ведь все шло к концу. Лошадь вот-вот должна была сбросить его. Пожалуй, она его даже сбросила. Он не сидел уже на лошади верхом, но и не сломал себе еще шею. Как бы находился в подвешенном состоянии.

Однако неожиданно это оказалось совсем не так просто и не так спасительно, как он себе все время представлял. «Спасение» – какое прекрасное слово! Нет уж, пусть лучше по-прежнему мерзнут руки. Смотри в словаре на слово «трусость». Такова жизнь. Бедная Мария. «Бедная», да, вот еще одно подходящее слово. Где бы ты ни был, везде ищешь свое отражение.

И потом еще этот навязчивый штамп про мокрые пальцы и трудную человеческую судьбу, ну что тут скажешь?

При этом он был убежден, что Мария не собиралась сломать себе шею. Но это случилось, а он остался с мокрыми и зябнущими ладонями.

Мужчины сидели на коротких бортах надувной лодки напротив друг друга, словно две темные тени. Только там, где находились их лица, было немного светлее. Когда они поднимали порой взгляд к звездному небу, ночной свет высвечивал их глаза и губы. В темноте очертания их фигур становились больше и как бы сближались, но они сидели неподвижно на толстых валиках резиновых бортов.

Опустилась приятная прохлада, и они снова надели куртки. Однорукий как-то сократился в размерах, не хватало руки. Пустой рукав куртки он тщательно заправил в боковой карман. Но культя по-прежнему торчала сбоку. Как ручка от чашки, подумал Другой.

Чувство жажды ослабло. Дымный привкус виски оставлял горечь во рту, алкоголь гудел в крови.

Они съели по плиточке «Шокаколы». Скрежет зубов эхом отдавался в ушах и казался громким в окружающей тишине. Огонек сигарет отбрасывал на лица маленькие, нежные блики. Они не разговаривали, только старались курить как можно медленнее.

Горизонт нельзя уже было различить четко. Ночь стерла единственную границу, вобрав ее в себя. Океан лежал неподвижно. Вокруг – пустота.

– Завтра они должны нас найти! – сказал Однорукий.

– Если будем придерживаться рациона, хватит еще на два дня.

– Два дня. За это время рука сожрет меня.

– Где-то в этих местах должна стоять еще одна из наших подлодок.

– Два дня слишком много. Я точно знаю. Как-никак восемь семестров медицинского. – Однорукий ухмыльнулся. – Веселенький конец. Покорно благодарю!

– На наших подлодках обязательно есть врач, – попробовал утешить Другой.

– Не надо нам было нападать. Тогда вы смогли бы уйти от нас.

– Если бы да кабы.

– В результате пятьдесят человек к черту. Через два дня вместе со мной пятьдесят один. C'est sa.[2]Ну, не будем об этом. Если я и в самом деле попаду домой, мне дадут миленький орден, весьма полезная штучка, в особенности на войне. Это скорее для Бетси. Он, может, даже компенсирует в ее глазах потерю руки, хотя бы на какое-то время.

– Бетси?

– Моя девушка. Texas girl.[3]На юге, в Хьюстоне. Блондинка, как Лана Тернер.[4]

– И что?

– Что – что?

– Я имею в виду: что дальше?

Однорукий выбросил окурок за борт. Тот погас с легким хлопком. Как отзвук далекого выстрела.

– А ничего дальше. Вот это и есть проклятье, я это понял сегодня, да и вчера тоже. И все из-за руки.

– Мне очень жаль, – сказал Другой.

Они опять помолчали.

Взошел Южный Крест и был ясно виден во всей своей красе над низкими облаками на горизонте.

ХЬЮСТОН РАСПОЛОЖЕН В АМЕРИКАНСКОМ ШТАТЕ ТЕХАС на судоходной реке Баффало-Байю, в 48 километрах от ее впадения в бухту Галвестон. Есть еще судоходный канал до Мексиканского залива длиной 80 километров.

Хьюстон – важный железнодорожный узел, центр хлопчатобумажной и нефтяной промышленности. Город занимает большую площадь и построен современно, климат жаркий и сухой.

Мистер Бентон был владельцем многочисленных авторемонтных мастерских и состоятельным человеком. Он был вдовцом и много пил. Здесь почти все пьют. И женщины тоже. Виной тому климат. Выходные он проводил на другой стороне Мексиканского залива, во Флориде, в основном с девушками, которые были не старше его дочери Бетси. Он обожал фортепьянный концерт Грига, а в газетах читал первым делом комиксы. В последнее время у него побаливал желудок, и спать он стал не очень хорошо. В целом он был вполне уживчивым и добродушным человеком.

Бетси познакомилась с Уильямом в колледже. Позже они обручились. Как и положено. Все было очень романтично. Однако Уильям хотел окончить учебу в медицинском, перед тем как они поженятся. Старомодный взгляд на вещи. А ведь денег у Бетси и в самом деле было вполне достаточно.

Когда она впервые увидела Уильяма в летной форме, она была очень горда. А когда началась война, она вдруг стала мечтать о ребенке. Но поскольку он очень осторожничал, ничего не получалось. Когда ей позвонили по телефону и сообщили, что он пропал без вести, она горько плакала и чувствовала себя несчастной. Вечером того же дня на вечеринке она, конечно же, всем обо всем рассказала и, конечно, снова плакала. Все были с ней очень обходительны и утешали ее.

Чтобы заглушить боль, она выпила лишнего. Только под утро она поехала с Джимом домой. Ехала она очень быстро, и Джим заснул рядом с ней на переднем сиденье. В утреннем свете его зубы отдавали желтизной. Это отвлекло ее, и машина не вписалась в поворот, вылетела в кювет и перевернулась. Джим умер на месте. В больнице ей ампутировали полностью раздробленную ногу. Очнувшись после наркоза, она ничего не сказала и предприняла ребяческую попытку покончить с собой, из которой, разумеется, ничего не вышло.