Книга Полузабытая песня любви - Кэтрин Уэбб

Зак тщательно выбрал для них место, повесив на самой освещенной стене, на нужной высоте. Первая работа представляла собой карандашный набросок, названный «Присевшая Мици». Модель сидела на корточках, совсем не изящно, повернувшись спиной к художнику и широко расставив колени, покрытые простой юбкой. Ее блузка была небрежно заправлена за пояс, но вылезла из-под него на спине, обнажая полоску тела. Это был рисунок, выполненный контурами и беглой штриховкой, и все-таки кожа на спине и углубление в районе позвоночника были настолько живописны, что Заку всегда хотелось протянуть руку и провести пальцем по ложбинке, чтобы ощутить гладкую кожу и напряженные мышцы под ней. Можно было представить себе влагу от пота, выступившего там, где пригревало солнце. Девочка собирала какие-то цветы в корзинку, стоящую на земле у нее между ног. Похоже, она чувствовала, что на нее смотрят сзади, и, возможно, ожидала непрошеного прикосновения к спине, а потому повернула головку к плечу, так что зритель мог видеть ухо и очертания щеки. Глаз же только угадывался по едва заметному намеку на ресницы. Зак ощущал, до какой степени она насторожена. Чье присутствие ее беспокоило? Художника в тот момент, когда создавался рисунок, или зрителя, который глядел на нее теперь, многие годы спустя? Рисунок датирован 1938 годом и подписан.

Следующая работа выполнена черным и белым мелками на бумаге охристого цвета. Это был портрет Селесты, возлюбленной Обри. Селеста – похоже, ее фамилия так и осталась никому не известной – была родом из Французского Марокко. Ее лицо цвета пчелиного меда обрамляла копна черных волос. На рисунке были показаны только ее голова и шея, однако столь малое пространство заключало в себе изображение женского гнева такой силы, что Заку часто доводилось видеть, как зрители в первое мгновение невольно съеживались, словно ожидая отпора за то, что осмелились смотреть на подобное. Зак часто задумывался о том, что могло привести женщину в состояние такой ярости, – пламя в ее глазах говорило, что художник ступил по тонкому льду, когда выбрал именно этот момент для создания рисунка. Селеста была красивой. Все женщины Обри были красивы, и даже в тех случаях, когда их красота не была общепризнанной, Зак все равно ощущал в портретах прелесть их обаяния. Однако внешность Селесты, с безупречным овалом лица, большими миндалевидными глазами и иссиня-черными локонами, говорила сама за себя. Черты лица, его выражение демонстрировали смелость и бесстрашие, и были в высшей степени привлекательны. Неудивительно, что ей удалось заполучить Чарльза Обри так надолго, то есть на куда больший строк, чем другим любовницам.

На третью работу Обри он всегда смотрел в последнюю очередь, чтобы иметь возможность наслаждаться ею подольше. «Делфина», 1938 год. Дочь художника. Тогда ей исполнилось тринадцать. Портрет, изображающий ее до колен, снова карандашный рисунок, на котором она стоит со сложенными перед собой руками. На девочке блуза с матросским воротником, вьющиеся волосы схвачены на затылке в хвостик. Она повернулась к художнику в три четверти оборота. Ее плечи напряжены, словно ей велено стоять прямо. Рисунок похож на школьную фотографию, на которой дети изображены в неудобной позе. Однако едва заметная робкая улыбка девочки говорила, что она удивлена оказываемому ей вниманию и оно ей нравится. В ее глазах и волосах играл солнечный свет, и при помощи всего нескольких крошечных бликов Обри удалось так явно передать неуверенность девочки, что становилось ясно: она вот-вот изменит позу – может быть, уже в следующее мгновение, – прикроет рот ладошкой, чтобы скрыть улыбку, и застенчиво отвернется. Делфина выглядела робкой, нерешительной, послушной. Зак испытывал к ней любовь, озадачивавшую его самого. Отчасти отеческую, а отчасти являвшуюся чем-то бульшим. Ее лицо все еще было детским, однако его выражение, а в особенности глаза принадлежали уже женщине. Она была самим воплощением отрочества, только что данным обещанием, бутоном, ожидающим, чтобы распуститься. Зак провел многие часы, вглядываясь в портрет, мечтая когда-нибудь ее встретить.

Это был очень ценный рисунок, и если бы он захотел его продать, ему пришлось бы к этому готовиться. Правда, хозяин галереи знал покупателя, который поспешил бы купить эту работу сразу же. Его звали Филипп Харт, и он тоже увлекался Обри. Зак опередил его три года назад на лондонском аукционе, где приобрел этот портрет, и с той поры Филипп наведывался к нему два-три раза в год – проверить, не захочет ли владелец рисунка наконец расстаться со своим сокровищем. Но Зак всякий раз оказывался к этому не готов. Он вообще сомневался, что когда-нибудь на это решится. Однако в последний визит Харт предложил семнадцать тысяч фунтов, и впервые Зак заколебался. За каждый из остальных рисунков его сильно сократившейся коллекции произведений Обри, то есть за портреты Селесты и Мици, как бы хороши те ни были, он выручил бы не больше половины этой суммы. Но он не мог заставить себя разлучиться с Делфиной. На других ее портретах – а их было много – она выглядела нескладным ребенком-худышкой, персонажем заднего плана, затмеваемым блестящим присутствием сестры Элоди или дерзкой Селесты. Но на этом, одном-единственном, наброске девочка предстала собой – живой, стоящей на пороге будущего. Каким бы оно ни оказалась. Это был ее последний портрет, нарисованный Обри перед тем, как художник решил отправиться на континент, чтобы участвовать во Второй мировой войне, на которой и погиб впоследствии.

Вот и теперь Зак стоял и смотрел на Делфину, на ее красивые пальцы с коротко подстриженными ногтями и на изгибы ленты, которой были подвязаны волосы. Он вообразил ее настоящим сорванцом: представил, как гребень с усилием расчесывает непокорные пряди, торопливо и болезненно. Тем утром она ходила на прибрежные утесы собирать цветы, или птичьи перышки, или что-то еще в том же роде. Пожалуй, она все-таки не сорванец, но и не пай-девочка, чрезмерно пекущаяся о том, чтобы красиво выглядеть. Ветер спутал ей волосы, и для того, чтобы хорошенько расчесать их, понадобится не один день. Селеста не раз ругала ее за то, что она не повязывает косынку. Элоди сидела на стуле позади отца, пока тот рисовал сестру, и притопывала ногами в завистливой ярости. Сердце Делфины готово было разорваться от гордости и любви к отцу, и, поскольку тот хмурился во время работы, она возносила про себя одну молитву за другой, просила Бога, чтобы отец не оказался ею разочарован.Свет заливал галерею, и Зак увидел собственное отражение в стекле, покрывавшем рисунок. Казалось, он смотрит из рамы, различимый столь же отчетливо, как проведенные карандашом линии. Если сконцентрироваться, можно разглядеть два изображения одновременно: его лицо наплывало на девочкино, и получалось, что их глаза совмещались. Ему не понравилось то, что он увидел, – ему показалось, что его собственное задумчивое, печальное лицо выглядит старше положенных тридцати пяти. Неожиданно он понял, что так и есть. Он еще не причесывался, и волосы торчали во все стороны, кроме того, не мешало бы побриться. А вот от синяков под глазами так легко не избавиться. Он плохо спал уже несколько недель – с тех самых пор, как Элис снова жила в его доме.

Раздались шаги. Элис шумно спускалась по лестнице, ведущей в галерею из расположенной на втором этаже квартиры. Девочка распахнула дверь и повисла на ручке. Лицо сияло, длинные пряди каштановых волос развевались от быстрого движения.