Книга Узкие врата - Дарья Симонова

Эпизод главный: приезд балетной мамзели из далекого училища. Этому предшествовало пророческое настояние Инны Георгиевны записаться в хореографический кружок. Она туда многих завлекала сообразно святому принципу «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не ступило на кривую дорожку». Инга сомнамбулически послушалась – почему бы и нет? Кружок гнездился в доме культуры соседнего поселка, добираться хоть и близко, но уже приключение. Чаще всего их сопровождала молодая помощница воспитателей Леля. В кружок взяли троих; Леля была слегка не в себе, без конца тараторила, шепелявила, шмыгала носом, рассказывала зачем-то, как от кавалеров отбоя нет и даже пришлось поэтому подстричься коротко. Умора! Инге было по-нежному ее жалко и смешно, Леля сама была как неразумное дитя. Мальчишки исподтишка задирали ей юбку, покушались на застежку лифчика, фундаментально дразнящую выпуклость под блузкой. А Леля даже рассердиться толком не умела, и Инга с Оксанушкой храбро вступали в драку за нее с глумливым пацаньем. Впрочем, каждый по-своему любил Лелю, добрую, глупую, смешную, канувшую в Лету. Она единственная просияла, когда нежданно-негаданно подозвали Ингу. Сонная мамзель помурыжила ее немножко, «ножки поставь так, этак… наклонись… хорошо…».

– Ты поедешь учиться на балерину, – восторженно шептала на обратном пути Леля.

Был конец мая, канун каникул, Ингу, наконец, должны были забрать домой, заклятый год прошел. Что дальше?.. В домашний рай уже не верилось, Инге теперь хотелось в гости к Оксане, в деревню, к настоящим козлятам, хотя уж какие там у нее козлята, все придумала поди, болтушка… Инга незаметно привыкла к перемене масти, к зеленке и сероватой каше на завтрак, но ехать в чужие края только потому, что так решила сомнительная особа со вспухшими венами на запястьях – это слишком. А тем временем Леля что-то радостно шепелявила Инне Георгиевне. «Родители будут согласны», – отрезала та в ответ, по клавишам судьбы пробежались легкие пальчики.

Нужные слова для матушки у Инны нашлись быстро, дело решил один звонок. Мотивы ее были привычны: самые изнурительные лапы искусства лучше детдомовской участи. Георгиевна привыкла исходить из худшего, она изначально предполагала, что бабушки умирают, матери спиваются или, что реже, выходят замуж по второму кругу. А дети, отрезанные ломтики, остаются здесь, в зеленых стенах; дальше – первая сигарета, рюмка, одновременно аборт. Нет, детдомовские отнюдь не всегда промахиваются, кое-кто становится передовиком, рожает тройню, бьет рекорды. Но Инге не повезет, она не цепкая, она полюбит негодяя и замерзнет в сугробе, как в анзоровых зловредных сказках Андерсена. У нее только один шанс – теперь. Пока она не в самых худших зеленых стенах, здесь маленькие детки – маленькие бедки, бестолковые, но чадолюбивые няньки. А потом лотерея подведет, в подростковых интернатах живут девочки-бабищи, изрежут лицо бритвой, если их мальчик посмел пройтись с тобой, так-то вот.

Для Инги Георгиевна тоже нашла слова – тихие и внятные, но Инга все равно не понимала. Балет? Это то, чем они занимаются в кружке? Ей мягко ответили, что не совсем. «Вербовщица» из хореографического бархатно улыбалась, у нее серебряный перстень с черным камнем, серьги с выкрутасами, помада цвета пива, выходящая за границы губ, линеечки морщин на лбу. Она смотрела на годных к балетной службе с любящей отстраненностью. Не обещай больше, чем надо, – был ее девиз. Она в посыльных у старухи судьбы, а потому моложе, свежее и фигуристей повелительницы. Это облегчало ее задачу – Инге не было страшно. Домой она уже никогда не вернется, но ей того никто не сказал.

Глава 2

Пожалуй, самым прекрасным были магазины. Город – сплошной сквозняк, обернутый прихотливыми и прекрасными фасадами, – загонял внутрь чего угодно, только бы не стоять на ветру. А магазинов было много, гораздо больше, чем в родной дыре, магазинов и магазинчиков, скрупулезно обозначавших себя как «Сыры», «Семена», «Восточные сладости», «Рыба», «Чай-кофе», подчеркивая значимость каждого отдельного продукта. Это тебе не Ноев ковчег один на всю округу под названием «Гастроном». Инга жадно познавала нугу, халву в шоколаде, сливочное полено, сосиски в упаковках, фруктовый чай. И вкупе с ними глянцевые радости богатейших «Букинистов», символом которых стали красные мальчики Матисса, которые кому-то наскучили и он отнес их в приют для книг, чтобы глазела на них любопытная Инга. А за окном начинались свежие сумерки и накрапывал ноябрьский дождь дождей. Инге, в сущности, было без разницы, какая витрина, разве что говядины и свинины не привлекали, да и жиры с маслами, чьи желтые тельца, предварительно выцарапав на них незатейливый орнамент, выставляли сердитые продавщицы. А вот горы конфет и крендельков уже сами по себе были великолепны, особенно в интерьере старорежимной кондитерской с пилястрами и завитушками из резного дерева. Сказочно! Инга воображала себя внутри уютных книжек вроде «Повести о рыжей девочке», которую взяла поневоле, на безрыбье общажной библиотеки, а влюбилась в благочестивую историю без памяти. Дореволюционная барышня, вкрадчивые манеры, аккуратные мысли, завернутые в вощеные фантики, волнующие грезы, зарождение чувственности под оком мудрой бабушки. Бабушки! Мать купила Ингу с потрохами сладкой ложью о переезде. Она якобы собиралась сброситься с бабулей квартирами и поменять на одну здесь. Глупая девочка мчалась первой ласточкой к будущему гнезду, в котором все старое забудется, как прошлогодняя газета. Но дверца в рай приотворилась и со скрипом захлопнулась за спиной.

В восемь начиналась тягучая пытка у станка, экзерсисы у зеркала, увеличивающего число учениц вдвое – на каждую свой двойник. Ничего-ничего, все скоро закончится. И это пройдет! Инга снова верила в свою избранность, рабство не для нее, надо только дождаться дня икс, когда мать с бабушкой сюда переедут. Тогда Инга бросит этот выхолощенный танец. Два раза в неделю желающих водили в театр. Странное впечатление… Адажио – тема любви? Черта с два, просто худосочная геометрия. А эти принцы в белых трико с подчеркнутой выпуклостью посередине, которая не спасает их от приторного женоподобия. В балете мужчины условны, Инга сразу почуяла это неравновесие инь и ян.

Она ходила на спектакли от беспризорности, куда ей еще было податься? К восьми годам Инга привыкла к двум постоянствам: всегда есть чем заняться и есть по кому скучать. Даже по детдомовским сиплым мальчикам – и то с удивлением тосковала, не говоря уж про Оксанку и Анзора. Тосковала по разношерстности человеческого улья. Здесь-то все были скроены по одному лекалу и, даже взрослея, сохраняли синхронную идентичность. Учительница Нелли когда-то заметит: «Ингунь, грудь у тебя не растет. Это хорошо. И редкость». – «Да где же редкость! – вспылит Инга. – Куда ни плюнь, у всех размер минус первый».

У Инги, однако, он был «минус второй». Ее данные и без того оценили. Маленькая головка, руки длиннющие, выворотность… На нее возлагали надежды, на нее смотрели, украдкой тыча аристократическими пальцами. О первых педагогах доисторического, то есть до-Неллиного, периода и вспомнить нечего. Общеобразовательные уроки давались легко и незаметно. На оплошности смотрели сквозь пальцы, на математике девочки учились друг у друга укладывать волосы в аккуратные крендельки и шишки. У Инги стрижка, она особняком. Надя, высокомерная соседка по парте, без конца демонстрировала батманы и могла на мгновение прижаться щекой к ботинку. Надя начиталась про Анну Павлову и думала, что умная. Инга чуралась страдальческих сказок о превратностях знаменитых судеб. Расфуфыренные, приземистые крепышки – балерины-легенды на отретушированных фото не тянули на мучениц.