Книга 1968: Исторический роман в эпизодах - Патрик Рамбо

Я благодарю Жана-Франсуа Фогеля и Эдви Пленель за то, что предложили мне попробовать себя в этом жанре; потомка Эжена Фаскеля — за то, что он превратил этот опыт в книгу; Дидье Риу и Мари-Элен дю Паскье — за множество точных и умно подобранных документальных материалов; и благодарю Тье Хонга, сопровождавшего меня в этом путешествии в прошлое, в весну 68-го, когда нам обоим было по двадцать лет.

П. Р.

Суббота, 4 мая 1968 года
Первый булыжник оставил вмятину на полицейском фургоне

— Хорошенькое дело — прямо как гражданская война, — сказал Порталье и зажег сигарету от окурка предыдущей.

— Я в этом ничего не понимаю, но похоже на то, — ответил его друг Корбьер.

Это было в Париже в первую субботу мая, около десяти утра. Двое молодых людей шли с Правого берега[10]по бульвару Пале; на углу набережной Сен-Мишель они остановились на красный свет. Им было по двадцать лет, и они мало чем отличались от остальных студентов: короткая стрижка, спадающая на глаза челка, серые или коричневые вельветовые брюки в мелкий рубчик, неизменно нечищеные ботинки. На Корбьере был длинный развевающийся плащ и полуразвязанный шотландский галстук. Порталье, желая придать себе более стильный вид, поднял воротник куртки. Они никак не могли прийти в себя, узнав, как жестко правительство ответило студентам: вчера вечером полиция осадила Сорбонну; теперь полицейскими был запружен весь Латинский квартал. Вдоль тротуаров выстроились в сплошную линию темно-синие машины с длинными, как звериные морды, капотами и зарешеченными стеклами. Повсюду были видны полицейские в капюшонах, их черные плащ-палатки топорщились, выдавая спрятанные дубинки и каски. Отряд военных в боевом порядке шагал по направлению к перекрестку Клюни — наверняка это были жандармы, вооруженные щитами.

Порталье и Корбьер пришли сюда из любопытства, подобно многим парижанам, которые узнали обо всем из газет или по телефону. Они не участвовали во вчерашних событиях, немного жалели об этом и хотели взглянуть на разрушения своими глазами. Полицейские ограничивались тем, что наблюдали за прохожими, довольные возможностью продемонстрировать свою мощь или, вернее, свою численность. Никто не шевелился. Зеваки, не произнося ни слова, изучали обломки, разбросанные по мостовой, которая была разобрана во многих местах. Они ступали по осколкам разбитых витрин и по чьим-то очкам. Вырванные платаны, сваленные в кучу наподобие баррикад, покореженный дорожный знак, полуобгоревший рекламный щит, черные следы от недолго пылавшего огня, несколько обгоревших консервных банок, которые, судя по всему, пошли в ход для приготовления зажигательной смеси. Дальше на подступах к Сорбонне и Люксембургскому саду виднелись перевернутые машины, поваленные заграждения с соседней стройки, тачки, груды булыжников. Бригада рабочих из префектуры забрасывала строительный мусор в кузов грузовика. Жандармское оцепление с карабинами наперевес не позволяло приблизиться к тем местам, где произошли особенно ожесточенные столкновения, но у Корбьера и Порталье и так не было ни малейшего желания там задерживаться, хотя среди прогуливающихся прохожих в платьях и пиджаках они чувствовали себя в безопасности. В задумчивости, засунув руки в карманы и опустив головы, они вернулись назад по бульвару Сен-Мишель.

Они познакомились в 1966 году в лицее Кондорсе, когда вместе распространяли опубликованную в журнале «Ар э Луазир» петицию в защиту запрещенной «Монахини», безобидного фильма Жака Ривета[11]по роману Дидро, как-никак, классика из школьной программы. Потом они протестовали против исключения ученика, чья прическа — слишком длинные волосы на затылке — не понравилась директору лицея. Молодые люди считали, что живут в крахмально-благообразные и занудные времена конформизма и ханжества. В частной жизни царил «моральный порядок»[12]. Министр информации появлялся на черно-белом государственном телевизионном канале, чтобы представить новую женщину-диктора в назидание той, что дерзнула обнажить колено. Издатели, публикуя Сада или Миллера, рисковали лишиться лицензии. Это тяготило многих. Ни Корбьер, ни Порталье не были политическими активистами, но их бесило такое количество ежедневных запретов. Они не вдавались в теории, а просто возмущались, у них не было образцов для подражания, но были желания. Юноши без конца слушали пластинки Лео Ферре[13], подхватывая припев песен «Тяжелые времена» или «Франко ла муэрте»[14], а Порталье цитировал наизусть целые абзацы из «Аден Аравии» только что прочтенного Низана[15]: «Куда же подевался человек? Мы задыхаемся. Нас калечат с самого детства: кругом одни чудовища!» Оставаясь неразлучны, они вместе поступили на филологический факультет, чтобы слушать лекции в Сорбонне и, главное, покупать билеты в кино со скидкой, но поскольку оба друга жили у своих родителей в красивых западных кварталах, по территориальному принципу они, к своему возмущению, оказались приписаны к университету в Нантере, у черта на куличках.

Проходя мимо фонтана Сен-Мишель, загороженного полицейскими машинами, они украдкой, с заговорщицким видом переглянулись. В прошлом феврале над Сорбонной развевались два вьетнамских флага, а на краю этого самого фонтана сожгли куклу, завернутую в ткань со звездочками и изображавшую президента Джонсона. Таблички «Бульвар Сен-Мишель» ненадолго сменились надписями «Улица героического Вьетнама». Далекая колониальная война вызывала у них не меньшее возмущение, чем недавние убийства Че Гевары и Мартина Лютера Кинга. Кадры, снятые Йорисом Ивенсом[16], переносили их из кинотеатра Жит-ле-Кер в деревню Винь-Линь. Они выходили из кинозала, полные решимости, перед глазами у них стояла воронка от бомбы, приспособленная под пруд для разведения рыбы, и железки, оторванные от кабины боинга, сбитого из ружья, теперь служившие велосипедными болтами. «Вот это настоящий урок!» — говорили друзья. А за три месяца до этого они побывали на шестичасовом митинге «За победу Вьетнама», вдобавок приуроченном к «неделе Че Гевары», в переполненном актовом зале общества взаимопомощи. На сцене кубинская делегация соседствовала с американским леваком Диллинджером, однофамильцем известного бандита, и Стокпи Кармайклом из «Черных пантер»[17], который прибыл инкогнито, поскольку въезд во Францию ему был запрещен. Защищая Кармайкла от возможного покушения или ареста, его чернокожие телохранители держали зал под прицелом крупнокалиберных револьверов. В тот же вечер Порталье и Корбьер вступили в Национальный вьетнамский комитет — чистейшая формальность, поскольку перейти к делу они так и не сподобились. «Как вытеснить буржуазию с Елисейских Полей?» — размышляли они, но ответа не находили.