Книга Без работы - Александр Александров

Павел кинулся за главным инженером. Когда тот исчез за дверью кирпичного здания, Павел остался в полном одиночестве.

Главного инженера он настиг в вестибюле. Уже стоя на лестнице, этот небритый мужчина застыл, обернулся, близоруко прищурил глаза и, нервно задергавшись, взвизгнул:

— Я сейчас не могу ничего обсуждать! В бухгалтерии никого нет! Директора нет!

Приходите через неделю!

— Но я только хотел узнать… — опешив, пробормотал Павел.

— А вы кто? Вы не коллектор? — сбавив тон и сильнее прищурившись, спросил главный инженер.

— Нет. Я сюда по поводу трудоустройства пришел.

— И кто вас сюда пригласил?

— Никто. Я сам пришел.

— Завод не работает. Так что вы не по адресу, — с раздражением проговорил инженер и заспешил восвояси.

Подметки новеньких полуботинок Крючкова вновь замелькали мимо ангара, рядом с которым уныло стояли холодные грузовики. Прижимая портфель к животу, Павел плелся на проходную. Порывы осеннего ветра гудели в поддонах, сваленных грудой на пандусе, и волокли от закрытых ворот по асфальту пустую коробку.

План поиска работы с оббиванием порогов закончился полным провалом. Обойдя с десяток организаций, Павел сдался. К концу недели он был вымотан, обессилен, простужен и близок к отчаянию. Так он оказался перед начальником железнодорожной станции, и тот, деловито пошевеливая пышными усами, сообщил, что в ремзону его взять не может, но, ввиду недостатка технических средств, привлечет в качестве грузчика: разгрузить товарный вагон стоит триста рублей. Пять мужиков управляются с этой работой за три часа.

— И ты хоть завтра можешь присоединиться к бригаде.

— Пятидесятитонный вагон и триста рублей на пятерых заработку. — Павлу вдруг захотелось треснуть по голове похожего на твердого майского жука начальника станции. Но он проговорил только:

— Разгружай сам свои вагоны, мудрило.

Матери, которая в это время мыла полы, Павел сообщил, что начальник станции — жлоб и гад.

Добравшись до дома, Крючков налетел на заметно надрызгавшегося алкоголем соседа Валеру Манилова и неожиданно для себя заявил о желании присоединиться к веселью. Через десять минут они очутились на рынке и по настоянию Валеры купили водку у «проверенных азербайджанцев». «Золото славян» — так называлась водка.

— Никогда она меня еще не подводила, — ответил на этот раз немногословный Валера, когда Павел выразил подозрение, что это какая-то ядовитая дрянь. — Пить можно, убирает в хлам, — уточнил Валера.

Аргументов для возражения не было. И «Золото славян» перекочевала во внутренний карман куртки Манилова.

Распивать водку соседи решили в тепле — на лестничной клетке подъезда. После первой же стопки у Павла замутилось сознание, но его собутыльник заметил, что так оно и бывает. «Но, когда хлопнешь вторую, а затем третью, — объяснял он, — тогда отпускает. Выводит на другой уровень ощущения и миропонятия».

Павел послушно следом за первой выпил вторую и третью. Что было дальше, он смутно помнил.

Вонючий дым сигарет.

Холод от сквозняка.

Звон в ушах и пошатывание.

Подкашивающиеся ноги. Хватание за перила и шею Манилова.

Выкрики: «Падлы! Стервы! Убью… хрррр..!»

Звон бьющегося стекла. Грохот падения.

Целование холодного кафеля.

Чернота.

Тошнота, рычанье, дикая судорога по всему телу, кислый запах блевоты.

Вновь чернота.

Очнулся Павел у себя дома. Он, как был в одежде, лежал на диване. Было темно, только оранжевый свет фонаря лился в окно сквозь раскрытую штору.

На счастье, мать ушла в ночное дежурство, и в квартире никого не было. Павел прошел в ванную комнату, где долго разглядывал свое конопатое с позеленевшей кожей лицо. Странные, противоречивые чувства метались в душе. Во-первых, он радовался, что не умер от отравления водкой. Какая-то тихая эйфория переполняла его, как солдата, который прошел невредимый жестокую битву. Вместе с тем он чувствовал стыд. Вдруг ему стало страшно. Представился завтрашний день — бесперспективный, бессмысленный. Ему мерещился осуждающий взгляд уставшей, тяжело работавшей матери. И сразу же неожиданно волновала внезапная радость, что мать на работе и безобразной картины позорного пьянства не видела. И еще какие-то светлые мысли насчет силы народного духа и любви к родимой сторонке непонятно откуда волнующе вспыхивали в голове.

С трудом оторвавшись от зеркала, где цветными осколками открывался ему полный мазохистских восторженных откровений безжалостный мир, Павел налил воду в ведро, взял тряпку и отправился убирать на лестнице.

Последующие три недели Павел Крючков провел в состоянии анабиоза. Все, что он делал, происходило без участия воли — автоматически. Каждый день он просыпался в восемь утра, два часа лежал, безрезультатно пытаясь заснуть, часам к десяти поднимался, шел в ванную, принимал душ, съедал бутерброд, пил чай, садился в кресло, включал телевизор и смотрел новости. С телеэкрана лился поток информации:

«Дефляция, токсичные акции, волатильность рубля, уровень капитализации, изменение цен паев ПИФов, фондовые индексы РТС и ММВБ, «быки» встретили день… меры по стабилизации, обрушение рынка, помощь правительства для АвтоВАЗа, процедуры банкротства, повышение ставок кредитования, низкие цены на нефть» и т. д.

Президент и премьер раскатывали по всему миру, решали проблемы глобального кризиса, распекали зарвавшихся олигархов, открывали поликлиники и детсады. Депутаты с лоснящимися, самодовольными лицами успокаивали, что последствия кризиса будут преодолены. Павел целыми днями сидел перед телеэкраном, ничего не понимал и никому не верил. Он хоть и пытался, не мог уразуметь, как все то, что работало, строилось и приносило хорошую прибыль, теперь обесценилось, остановилось и ушло за долги. Дело попахивало мегаразводкой, целью которой служило обнуление активов с последующей скупкой за гроши: заводов, домов, пароходов, рабочих-специалистов, возможно и его самого тоже. Работать за кусок хлеба Крючков не хотел. Меж тем новости прерывала реклама счастливой, насыщенной, полной любви, достатка и уважения к человеческой личности жизни.

Каждый вечер Павел встречал с работы больную, изможденную мать. Отправлялся на кухню, разогревал ужин.

— Как у тебя дела? — спрашивала мать.

— Нормально, — избегая глядеть ей в глаза, отвечал Павел.

Мать обычно вздыхала, жаловалась на давление и прострелы в спине. Ее вздохи ранили Павла сильнее упреков и заставляли чувствовать себя еще горше. Тогда он спешил в свою комнату, закрывался, падал ничком на диван, где долго и неподвижно лежал. Или же, ничего не сказав, одевался и уходил шляться по безлюдному городу.

Один раз, когда на душе было особенно тошно, Павел брел меж панельных коробок-домов под черным, покрытым холодными звездами небом. Он достиг темного парка, где любил гулять когда-то в счастливом и очень далеком, словно приснившемся, детстве. Месяц зверским серпом высунулся из-за тучи. Что-то невыразимое вдруг навалилось на плечи, сдавило невидимыми клещами горло. Павел стал задыхаться, остановился, огляделся вокруг, заметил скамейку, с трудом доволочил до нее ослабевшие ноги и, упав на сиденье, запрокинул голову вверх. Месяц, звезды, макушки деревьев задрожали, расплылись, поползли в сторону. По щекам, обжигая, неудержимым потоком хлынули слезы. Ощущая горечь во рту, Павел заговорил сам с собой: «Вот так вот… Остаться здесь и замерзнуть к утру. Не жалко. Они там все хорошие, да! А я никому ненужный долбак! И на хрен мне все это нужно?!» Ответ на вопрос не последовал, и Павел долго сидел, обливаясь слезами, крепко сжав кулаки.