Книга Условно пригодные - Питер Хег

Часто ли били меня?

На это я мог ответить отрицательно, если говорить о времени, проведенном в этой школе, а это два года и два месяца. За все это время, если не считать недавнего происшествия, меня ни разу не били и не оставляли после уроков, и пока я не заболел, не было ни выговора, ни отмеченных опозданий.

– Да, но когда живешь в постоянном страхе,- сказала она,- то, может быть, сознание того, что ты избежал наказания, становится своего рода свободой.

Она не хотела меня обидеть, у нее это вырвалось, это вполне могло иметь отношение к ней самой. Но это показывало, что она относится ко мне несколько настороженно. И так как мне нечего было терять, я заметил, что в прошлом, до школы Биля, особенно в интернате Химмельбьергхус и в воспитательном доме, мне доставалось куда больше, чем другим. В этой школе ей вряд ли попадутся большие специалисты по зуботычинам. Разве только обратиться к самому Билю.

Она спросила: а что бы сказал он сам?

За год до этого в школе рассматривалось одно дело. Некий ученик, это был Йес Йессен, с которым я жил в одной комнате и которого позже исключили, стал заметно хуже слышать после того, как был наказан Билем.

Взаимосвязь между этими фактами так и не была доказана, но Билю пришлось по этому поводу давать объяснения. Он сказал, что школа, насколько это возможно, с уважением относится к запрету на телесные наказания, который действует во всех датских школах, но его опыт подсказывает, что от хорошей затрещины никому еще не было вреда.

Это было так веско и со значением сказано, что все успокоились. Ведь у него был опыт, он же регулярно на протяжении сорока лет бил детей.

При этом нельзя сказать, что сказанное было сплошной неправдой. Самым важным был не удар. Самым важным было происходившее не во время удара, а непосредственно перед ним и сразу после. То, что нельзя увидеть невооруженным глазом. Потому что оно было скоротечным. И тем не менее потом длилось очень долго.

* * *

Для описания этого короткого глубинного воздействия она предложила слово «унижение», с которым я согласился. Значит, она все-таки поняла.

2

Сведения из внешнего мира, то есть из-за стен лаборатории, были нам доступны в любой момент.

В мае 1971 года, после почти двух лет в школе, тех двух лет, в течение которых меня не в чем было упрекнуть, когда в моем личном деле было записано, что я нормально функционирую и обладаю средними умственными способностями, мне вдруг стало трудно вставать по утрам. По субботам и воскресеньям, когда все уезжали домой и я оставался в школе один, я либо вообще не спал, либо спал днем, а по ночам не мог заснуть,- и так потом продолжалось всю неделю.

Я обратился к школьному врачу, чтобы никто не заподозрил меня в лени или недобросовестности и чтобы можно было назвать происходящее со мной болезнью, против которой сам человек бессилен, даже если у него есть два будильника, один из которых очень большой.

К школе был прикреплен городской врач; он распорядился, чтобы меня каждый день будил Флаккедам, и в результате я стал приходить вовремя, но чувствовал страшную усталость. К этому времени я уже понял, что существует грандиозный план, и стал бояться катастрофы.

Поэтому я написал это письмо. Это было мое первое письмо – до этого в моей жизни не было человека, которому я мог бы написать.

* * *

Я увидел ее во дворе, рядом с Билем, под надписью «Soli Deo Gloria».

По утрам Биль всегда стоял под этими начертанными над входом словами, чтобы поздороваться с теми, кто приходит вовремя, и чтобы узнать, кто опаздывает. Когда ты начинал просыпаться, ты постоянно думал о том, что он будет там стоять. Так что в известном смысле он уже был рядом с тобой, когда ты находился еще между сном и явью.

Мы никак не общались с другими классами, дальше всего от нас находились самые взрослые ученики; она же училась двумя классами старше меня. На какое-то время она исчезла, может быть на полгода. Когда же снова появилась, то была уже среди интернатских детей, и никто не знал почему. К этому времени я уже наблюдал за ней, но по-прежнему издалека.

Однажды утром я увидел ее во дворе. Она опоздала, и это казалось странным – она была не из тех, кто опаздывает.

Когда несколько дней спустя она снова опоздала, я начал считать. За четырнадцать дней я насчитал шесть раз. Тогда я понял – тут что-то не так.

Когда она опоздала в шестой раз, Биль отозвал ее в сторону.

Он подвел ее к стене, освободив проход остальным ученикам. Он склонился к ней, он был сама сосредоточенность. Именно поэтому мне удалось подойти поближе, так что стали видны их лица. Она стояла слегка подавшись в его сторону и глядя ему прямо в лицо. Я был настолько близко, что видел ее взгляд – она как будто искала что-то.

Тогда-то и появилась мысль, что мы можем пригодиться друг другу.

Прошло много времени, а ответа все не было; в конце концов я уже почти потерял надежду. В ежегодных школьных альбомах я нашел ее на фотографиях класса, звали ее Катарина. Однажды утром, когда мы поднимались по лестнице в зал для пения, она оказалась прямо за моей спиной.

– Библиотека, – сказала она.

Впервые я слышал ее голос. Она сказала одно-единственное слово.

По окончании урока запрещалось находиться где бы то ни было, кроме двора. Единственным исключением была библиотека, примыкавшая к учительской,- там было разрешено проводить большую перемену тем, у кого возникало желание совершенствовать свои знания.

Теперь мы были здесь с Катариной одни.

Она долго сидела, пытаясь собраться с силами и что-то сказать.

– Это я специально, – сказала она. – Я специально опаздываю.

Это стало ясно еще тогда, когда я наблюдал за нею во дворе. Если Биль к кому-нибудь приближался, то тот человек пытался отклониться от него, это было инстинктивное движение – иначе и быть не могло. Она же придвинулась к нему, глядя ему прямо в глаза. Как будто хотела извлечь как можно больше из этого мгновения.

Она прочитала вслух то, что было написано на листке бумаги, похожем на письмо.

– «Кроме сна и необходимости концентрировать внимание есть и другое, о чем никто не упоминал. Целые дни, которые пропадают, и короткие мгновения, которые длятся вечность».

– Расскажи об этом,- сказала она.

Я вовсе не собираюсь ничего отрицать, сказал я, но кто бы там ни написал это письмо, он наверняка шел на большой риск, признавая, что так серьезно болен. Что можно сделать, чтобы уменьшить этот риск? Может быть, она, в свою очередь, мне тоже что-нибудь расскажет?

– Я провожу эксперимент,- сказала она.

Так она и сказала: «Провожу эксперимент».

– А ты уверена, что потом сможешь приходить вовремя?