Книга Знахарь - Тадеуш Доленга-Мостович

Добранецкий был достаточно прозорлив, чтобы почувствовать эту неприязнь. А поскольку в его правила не входило восстанавливать против себя кого бы то ни было, кто мог хоть чем-нибудь ему навредить, он примирительно спросил, указывая на стоявшую возле стола коробку:

— Сшили себе новую шубу? Коробка от Порайского.

— Я не могу позволить себе одеваться у Порайского, тем более сшить такую шубу.

— Даже «такую»?

— Загляните. Черные соболя.

— О-го-го!.. Хорошо же живется пани Беате.

Покачав головой, он добавил:

— По крайней мере, материально.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего.

— Постыдились бы! — вспыхнула панна Яновичувна. — Такой муж и так любит ее… Позавидовать ей могла бы каждая женщина.

— Очевидно.

Панна Яновичувна пронзила его гневным взглядом.

— У нее есть все, о чем может мечтать женщина! Молодость, обаяние, очаровательная дочурка, известный и обожающий ее муж, который работает днями и ночами, чтобы обеспечить ей все удобства, положение в обществе. И уверяю вас, доктор, что она умеет это ценить!

— Я не сомневаюсь, — кивнул головой доктор. — только знаю, что женщины больше всего ценят…

Не успел он закончить свою мысль, как в кабинет вбежал доктор Ванг и воскликнул:

— Потрясающе! Удалось! Будет жить!

С энтузиазмом он начал рассказывать о ходе операции, во время которой ассистировал профессору.

— Только наш профессор мог отважиться на такое!.. Показал, на что способен, — с гордостью заметила панна Яновичувна.

— Ну, не будем преувеличивать, — продолжал доктор Добранецкий. — Мои пациенты не всегда лорды и миллионеры, может быть, им не всегда по шестьдесят, но история знает целый ряд успешно проведенных операций на сердце, в том числе и история нашей медицины. Варшавский хирург доктор Краевский именно после такой операции приобрел всемирную известность. Это было тридцать лет назад!

В кабинете собрались врачи из персонала клиники, и когда, спустя несколько минут, появился профессор, на него обрушился поток поздравлений.

Он слушал их, и на его раскрасневшемся, с крупными чертами, лице светилась добрая улыбка. Профессор украдкой посматривал на часы. Однако прошло не менее 20 минут, прежде чем он оказался внизу в своем большом черном автомобиле.

— Домой, — бросил он шоферу, поудобнее устраиваясь на сиденье.

Усталость быстро проходила. Он чувствовал себя здоровым и полным сил. И, хотя из-за полноты Вильчур выглядел гораздо старше своих 43 лет. Чувствовал он себя моложе своего возраста, а временами казался просто мальчишкой, особенно когда кувыркался на ковре с маленькой Мариолой или играл с ней в прятки. При этом он не только забавлял дочурку, но и сам получал удовольствие от игры с ней.

Беата не понимала его, и, когда присматривалась к нему в такие минуты, в ее глазах можно было увидеть что-то вроде замешательства и страха.

— Рафал, — говорила она, — если бы тебя кто-нибудь увидел сейчас!

— Возможно, тогда мне предложили бы место воспитательницы детского сада, — отвечал он с улыбкой.

Признаться, в такие минуты ему становилось обидно. Беата, несомненно, была самой лучшей женой в мире и, конечно, любила его. Но почему она относилась к нему с ненужным почтением, даже с поклонением? В ее заботе и бережном отношении было что-то церемонное. В первые годы их жизни ему казалось, что Беата боится его, и он делал все, чтобы помочь ей справиться с этим чувством. Рассказывал ей самые смешные случаи о себе, исповедовался в ошибках, студенческих похождениях, старался вытеснить из ее милой головки даже самую мысль о том, что они не совсем равны. Наоборот, он на каждом шагу подчеркивал, что живет только для нее, работает для нее, что только она составляет его счастье. И это было действительно так.

Он безумно любил Беату и знал, что она отвечает ему тем же, хотя ее любовь проявлялась не столь откровенно. Беата была деликатной и нежной, как цветок. Она всегда встречала мужа милой улыбкой и добрым словом. И, если бы иногда Вильчур не видел ее раскрепощенной, заливающейся громким радостным смехом, веселой и кокетливой в окружении молодежи, ему бы казалось, что она и не может быть другой. Профессор старался доказать ей, что он не меньше, чем молодежь, способен на беззаботные развлечения. Но все его усилия были напрасны. Наконец, со временем он смирился со своим положением и считал, что не имеет права желать еще большего счастья.

И вот наступила восьмая годовщина их совместной жизни, ни разу не омраченной даже самой незначительной ссорой, мелочным спором или же тенью неуважения. Они познали бесконечно долгие минуты счастья, нежности и признаний…

Признания… Собственно, только он рассказывал Беате о своих чувствах, мыслях и планах… Беата либо не умела раскрывать свою душу, либо ее внутренний мир был слишком узким, слишком простым… Может быть, чересчур — Вильчур осуждал себя за это определение, — чересчур примитивным… Он считал, что это оскорбительно для Беаты, что он унижает ее, думая так. Однако такие мысли наполняли его сердце еще большей заботой и нежностью.

— Я оглушаю ее, ошеломляю собой, — говорил он себе. — Она такая интеллигентная и хрупкая. Отсюда впечатлительность и боязнь, как бы я не подумал, что ее дела мелкие, повседневные и не заслуживающие внимания.

Придя к такому выводу, он всегда старался показать, как важно и значительно все то, чем она занимается. Он с большим вниманием вникал во все домашние мелочи, интересовался нарядами Беаты, духами, одобрял все ее планы встреч с друзьями. Обо всем, что касалось устройства детской комнаты, Вильчур рассуждал так серьезно, точно речь шла об очень важной научной проблеме.

И это действительно, было для него очень важно, ибо он верил, что счастье нужно сохранять с особой заботой. Те немногие, оторванные от работы часы, которые профессор уделял Беате, он старался наполнить любовью и теплом.

Автомобиль остановился возле красивой виллы с фасадом из белого камня, несомненно, самой красивой на всей Аллее Сириней и одной из наиболее элегантных в Варшаве.

Профессор Вильчур выскочил из машины, взял у шофера коробку с шубой и быстро пошел к дому. Входную дверь он открыл своим ключом и постарался закрыть ее за собой, как можно тише. Он хотел сделать Беате сюрприз, который задумал еще час назад, когда, склонившись над вскрытой грудной клеткой пациента, наблюдал за сложным переплетением аорт и вен.

Однако в холле профессор увидел Бронислава и старую домработницу Михалову. Видимо, Беата обиделась на него за опоздание. Это можно было прочесть на их вытянутых, напряженных лицах. Они ждали его. Это не входило в планы профессора, и он движением руки велел им выйти.

Несмотря на это, Бронислав попытался обратиться к нему:

— Пан профессор…

— Тсс!.. — прервал его Вильчур и, нахмурив брови, добавил шепотом: