Книга Осенние мухи - Ирен Немировски

— Ты ничего не забыла? — спросила она Татьяну Ивановну.

— Все собрала, Елена Васильевна.

— Снег все идет и идет… Вели добавить полостей в сани.

— Будьте покойны, матушка.

Они с трудом открыли скрипучую дверь террасы — снега и впрямь выпало очень много. Воздух ледяной ночи был напоен смолистым ароматом пушистых елок, откуда-то издалека тянуло запахом дыма. Татьяна Ивановна завязала платок под подбородком и побежала к сеням. Прожитые годы не согнули ее спины, она сохранила и силу, и легкость, как в ту пору, когда Кирилл и Юрий были детьми и ей приходилось выходить в сумерках в парк, чтобы увести их домой и уложить спать. Елена Васильевна на мгновение прикрыла глаза, и перед ее мысленным взором всплыли лица двух старших сыновей… Ее любимец Кирилл был таким красивым и счастливым мальчиком… За него она боялась больше, чем за Юрия. Она страстно любила их обоих. Но Кирилл… Нет, даже думать так грешно… «Великий Боже, защити их, спаси и сохрани, дай нам состариться рядом с любимыми детьми… Услышь мою молитву, Господи! Все в Твоей власти…»

Татьяна Ивановна поднималась по ступеням, стряхивая с платка пушистые хлопья снега.

Они вернулись в гостиную. Рояль умолк. Молодые люди тихо переговаривались, стоя в центре комнаты.

— Пора, мои дорогие, — сказала Елена Васильевна.

Кирилл сделал ей знак рукой:

— Мы идем, мама… Выпьемте на посошок, господа!

Все выпили за здоровье государя императора, царственной семьи, союзников и за победу над Германией. После каждого тоста они бросали бокалы через плечо, и лакеи бесшумно собирали осколки. Остальные слуги ждали на галерее.

Когда молодые офицеры проходили мимо них, они произнесли хором, как нудный затверженный урок:

— Прощайте, Кирилл Николаевич… Прощайте, Юрий Николаевич…

И только старый, вечно пьяный и печальный повар Антип склонил огромную седую голову к плечу и сказал громким хриплым басом:

— Пусть убережет вас Господь от болезней и немощи.

— Времена нынче уже не те, — ворчала Татьяна Ивановна. — Бывало, прежде, в такие-то дни. Да, и времена изменились, и люди.

Она вышла вслед за Кириллом и Юрием на террасу. Метель мела сильнее прежнего. Лакеи подняли фонари, осветив две великолепные беломраморные статуи Беллоне в начале подъездной аллеи и застывший в заснеженном великолепии старый парк. Татьяна Ивановна в последний раз перекрестила сани и дорогу, молодые баричи окликнули ее, подставили для поцелуя горящие от ночного ветра щеки:

— Прощай, нянюшка, береги себя и не бойся — мы вернемся.

Кучер схватил поводья, издал лихой разбойничий то ли клич, то ли свист, и лошади резво понесли сани прочь. Один из лакеев устало зевнул и поставил фонарь на землю.

— Хотите еще постоять, бабушка Татьяна?

Старая женщина ничего не ответила, и они оставили ее одну. Она видела, как погас свет на террасе и в холле. Николай Александрович пригласил гостей отужинать.

— Отчего вы не пьете, господа? — тихо, пытаясь сохранить видимость невозмутимости, спросил он, взял из рук лакея бутылку шампанского и разлил вино по бокалам. Его тонкие пальцы едва заметно дрожали.

Генерал Седов, толстяк с крашеными усами, подошел и шепнул ему на ухо:

— Не терзайте себя, дорогой мой. Я переговорил с его светлостью, он окажет покровительство вашим сыновьям…

Николай Александрович едва заметно передернул плечами. Он и сам ездил в Санкт-Петербург…получил рекомендательные письма, добился аудиенции у великого князя. Но разве это защитит мальчиков от шальной пули или убережет от дизентерии? «Когда дети вырастают, остается отойти в сторону и позволить им жить собственной жизнью… Но ты не в силах заставить себя не волноваться, все бегаешь, суетишься, пытаешься помочь… Боже, я старею. Куда подевалась былая отвага? Война… Разве я сам в двадцать лет не мечтал о сражениях и славе?»

— Благодарю, Михаил Михайлович, — рассеянно ответил он. — Они разделят судьбу тысяч российских офицеров. Всем нам следует молить Господа о ниспослании победы.

— Бог на нашей стороне! — пылко воскликнул старый вояка, но ни один из побывавших на фронте молодых офицеров не поддержал его. Кто-то открыл крышку пианино, взял несколько нот, и Николай Александрович сказал:

— Танцуйте, дети мои, танцуйте, прошу вас.

Направляясь к карточному столу, чтобы составить партию в бридж, он добавил, обращаясь к жене:

— Тебе нужно отдохнуть, Нелл, ты очень бледна.

— Ступай и ты, — тихо ответила она, коснулась его руки и вышла.

Карин начал игру, но едва мог сосредоточиться, то и дело машинально поглаживал серебряную розетку подсвечника.

Глава II

Какое-то время Татьяна Ивановна слушала удалявшийся звон колокольчика под дугой. «Как быстро они едут», — думала она, стискивая под подбородком концы шали. Сухой снежок сыпал ей в лицо, забивался под веки. Луна уже взошла, и глубокий, успевший заледенеть след от полозьев отливал в ее свете голубым блеском. Ветер переменился, снег повалил еще сильнее. Все стихло, ели стонали и покряхтывали в тишине, как живые.

Старая женщина медленно пошла назад к дому. Она думала о Кирилле и Юрии, ее сердце было переполнено горестным недоумением и неприятием… Война. Она представляла себе поле боя, мчащихся на полном скаку лошадей, рвущиеся со страшным треском, на манер зрелых стручков гороха, снаряды… Где она могла видеть такую картинку? Ах да, в учебнике, разрисованном кем-то из детей… Каких детей?

Николая Александровича и его братьев? Когда Татьяна Ивановна сильно уставала, как было в эту ночь, все путалось у нее в голове и по ночам ей снились длинные тревожные сны… Может, она проснется в своей прежней комнате, услышав плач Коленьки?

Пятьдесят один год… Когда-то у нее тоже были муж и ребенок… Оба умерли — так давно, что она едва могла вспомнить их лица… Да, все проходит, на все воля Божья.

Татьяна Ивановна поднялась к Андрюше, младшему сыну Кариных, бывшему на ее попечении. Он спал рядом, в большой угловой комнате, где прежде жили Николай Александрович, его братья и сестры. Одни умерли, другие разъехались кто куда. Теперь в детской из мебели остались лишь кровать Татьяны Ивановны и кроватка Андрюши с белым пологом, сундук с игрушками да старинный столик, когда-то он был белым, но за сорок лет его поверхность приобрела нежно-серый цвет. В углу перед иконой горела лампада. Днем в комнату через большие окна вливались потоки света и свежего воздуха, ночь приносила с собой звенящую, пугающую тишину, и Татьяна Ивановна говорила:

— Пора бы уж и другим деткам народиться… Зажженная свеча высветила недобрые пухлощекие лица ангелов на потолке. Татьяна Ивановна прикрыла пламя картонным колпачком и подошла к кроватке Андрюши. Мальчик крепко спал, утопая златокудрой головкой в подушке. Она потрогала его лоб и лежавшие поверх одеяльца руки и устроилась рядом, на своем привычном месте. По ночам она долгими часами сидела в кресле, вязала, задремывала, разомлев от тепла, вспоминала былые времена и мечтала о том дне, когда Кирилл и Юрий женятся и в детской будут спать их отпрыски. Андрюша скоро покинет ее. В шесть лет мальчики переходили под опеку воспитателей и гувернанток в комнату этажом ниже. Но детская никогда не пустовала подолгу. Кирилл?.. Или Юрий?.. Может быть, Люля?.. Татьяна Ивановна бросила рассеянный взгляд на медленно оплывавшую свечу, махнула тихонько рукой, как будто качала колыбель, и прошептала: