Книга Люди книги - Джералдин Брукс

Наконец дверь отворилась, и пассажиры двинулись вперед, точно приклеенные один к другому. Я единственная до сих пор оставалась на месте. Словно проглотила камень, припечатавший меня к сиденью.

— Доктор Хит? — окликнула стюардесса.

Я чуть было не сказала: «Нет, это моя мать», но сообразила, что она имела в виду меня. В Австралии только идиоты гордятся своими званиями, и при регистрации я уж точно на нее не ссылалась.

— Эскорт из ООН ожидает вас у самолета.

Ах, вот оно что! Я успела заметить, что эта организация любит награждать каждого звучным титулом.

— Эскорт? — тупо повторила я. — У самолета?

Мне говорили, что меня встретят, но я думала, что это будет такси и меня будет ждать шофер с табличкой с нацарапанным на ней моим именем, причем непременно с ошибкой. Стюардесса одарила меня широкой немецкой улыбкой, перегнулась и подняла на иллюминаторе шторку. Я выглянула и увидела, что возле хвоста самолета стоят три огромных бронированных автомобиля с тонированными стеклами, в таких возят американских президентов. То, что, казалось бы, должно было меня вдохновить, напротив, сделало камень у меня на сердце еще тяжелее. За автомобилями, в высокой траве, щиты на разных языках предупреждали о минах. Я видела ржавеющий остов огромного транспортного самолета. Видно, промахнулся мимо взлетной полосы и напоролся на неприятность. Обернулась к сияющей фрейлейн.

— А разве распоряжение о прекращении огня не соблюдается? — спросила я.

— Соблюдается, — радостно ответила девушка. — По большей части. Может, помочь с ручной кладью?

Я покачала головой, нагнулась и вытащила тяжелый чемодан, который перед полетом еле затолкнула перед собой под сидение. Обычно авиалинии возражают против острых металлических предметов на борту, но немцы уважают профессионалов, и клерк в регистратуре понял меня, когда я объяснила, что боюсь улететь без инструментов: без них я не смогу делать свою работу.

А работу свою я люблю — вот в чем все дело. Потому-то, несмотря на трусость, я и согласилась на этот полет. Если честно, то мне и в голову не пришло отказаться. Разве можно упустить шанс поработать с одной из самых редких и загадочных книг в мире?!

Звонок раздался в два часа ночи. Так чаще всего и бывает, если живешь в Сиднее. Иногда диву даешься: умнейшие люди — директора музеев, всемирно известных организаций или главы корпораций, которые могут до цента назвать тебе индекс гонконгской биржи в какой угодно день — не в состоянии усвоить простой факт, что Сидней на девять часов опережает время в Лондоне и на четырнадцать часов — в Нью-Йорке. Амитай Йомтов — блестящий специалист. Возможно, лучший в нашей области. Но может ли он подсчитать разницу в иерусалимском и сиднейском времени?

— Шалом, Ханна, — сказал он. Его сильный акцент внес в звучание моего имени гортанные нотки.

— Я тебя не разбудил?

— Нет, Амитай, — ответила я. — Я никогда не сплю в два часа ночи. Это же лучшее время суток.

— Ну, прости, просто я думал, ты заинтересуешься, если узнаешь, что объявилась Сараевская Аггада.

— Да что ты говоришь! — воскликнула я. Сон как рукой сняло. — Вот это новость!

И в самом деле, новость невероятная, хотя я легко могла бы прочесть о ней в электронной почте в нормальное время. Не знаю, почему Амитай счел необходимым немедленно сообщить мне об этом.

Амитай, как и большинство сабр[1], был скрытным человеком, но эта новость его взбудоражила.

— Я всегда знал, что эта книга уцелела. Я знал, что она переживет бомбежки.

Сараевская Аггада, созданная в средневековой Испании, была знаменитой редкостью. Эта богато иллюстрированная рукопись была написана в те времена, когда иудеи были настроены против каких-либо иллюстраций. Полагали, что слова в Исходе «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли» запрещали средневековым евреям изобразительное искусство. Когда в 1894 году в Сараево объявилась эта книга, цветные миниатюры опровергли это утверждение и заставили переписать историю искусства.

В начале осады Сараево, в 1992 году, когда музеи и библиотеки сделались мишенями, рукопись пропала. Один источник сообщил, что мусульманское правительство Боснии продало ее, чтобы купить оружие. Нет, возразил другой, агенты Моссада вывезли ее контрабандой через туннель под аэропортом Сараево. Я не верила ни тому, ни другому. Думала, что эта прекрасная книга, возможно, сгорела, как и древние кораны, славянские свитки. Все сгорело в пламени фосфорных бомб, и мягкий снег, выпавший на город, накрыл пепел.

— Но, Амитай, где же она была все эти четыре года? Как ее нашли?

— Ты ведь знаешь, сейчас Песах?

Я знала. До сих пор испытывала похмелье от красного вина, которое пила во время шумного, неортодоксального празднования еврейской пасхи. Мои приятели устроили в честь нее пикник на берегу. Ритуальная пасхальная трапеза на иврите называется «седер», что значит «порядок». Так вот это была одна из самых беспорядочных вечеринок в моей жизни.

— Накануне еврейская община Сараево устроила седер, и в разгар празднества — очень эффектно — вынесли Аггаду. Глава общины выступил с речью, сказал, что уцелевшая книга — символ сохранения сараевского многонационального идеала. И знаешь, кто ее спас? Его зовут Озрен Караман, это заведующий библиотекой музея. Он выносил ее под интенсивным обстрелом. — Голос Амитая задрожал от волнения. — Можешь ты это представить, Ханна? Мусульманин, рискующий головой ради спасения еврейской книги!

Я не узнавала Амитая: до сих пор рассказы о подвигах на него впечатления не производили. Один коллега как-то проговорился, что Амитай проходил военную службу в таких сверхсекретных войсках, что израильтяне называют их просто «подразделение». Хотя много лет прошло с той поры, как я впервые с ним повстречалась, меня по-прежнему поражают и его телосложение, и манера вести себя. У него мускулы тяжелоатлета и невероятная бдительность. При разговоре он смотрит на тебя, но в остальное время его глаза обшаривают пространство. Я ошарашила его своим вопросом о «подразделении». «Я тебе об этом ни словом не обмолвился», — отрезал он. Мне, однако, это показалось удивительным. Не много встречаешь бывших командиров, интересующихся книгами.

— А что тот человек сделал с книгой, после того как спас ее? — спросила я.

— Он положил ее в сейф центрального банка, в подвале. Можешь представить, как это отразилось на пергаменте… Последние две зимы в Сараево жарко не было, а ячейки металлические… Металл, подумать только! Она и сейчас там. Я прихожу в ужас при одной мысли об этом. Там делают все для стабилизации обстановки, хотят выставить книгу как можно скорее, чтобы поднять моральный дух города, понимаешь? И когда я увидел твою фамилию в программе конференции, что пройдет в следующем месяце в Галерее Тейт, то и подумал, что раз уж ты будешь в Старом свете, то, может, возьмешься за эту работу?