Книга Девственники в хаки - Лесли Томас

Наконец Бригг достиг караульного помещения. Когда он переступал через дренажную канаву, в ведре плеснуло, и несколько глотков чая в панике выбросились через бортик, покончив с собой во влажной глине. Как раз в этот момент на пороге показался старший караульного наряда сержант Дрисколл с полотенцем через плечо. Увидев Бригга, он перевесил полотенце на руку.

– Чай? – спросил он. – Остаюсь.

Повернувшись, сержант возвратился в караулку и взял со сложенного на койке одеяла свою личную эмалированную кружку. На кружке красовалась эмблема образцового полка, в котором сержант служил до того как попасть в Пенглин. Дрисколл сам нарисовал ее масляными красками, чтобы все видели – это его кружка.

Бригг знал, что в карауле с другими сержантами, – кроме, конечно, Любезноу, который не давал никому спать своими бесконечными, перемежаемыми зубовным скрежетом рассказами о том, что ему сделали япошки, – можно было отлично выспаться, погасив свет сразу после ухода дежурного офицера. С любыми другими сержантами это проходило, но не с Дрисколлом. С ним даже подремать никогда не удавалось – приходилось нести службу.

Сержант Дрисколл был пяти футов и шести дюймов роста, с суровым лицом и коротко подстриженными светлыми волосами. На скуле у него белел шрам, а по общему мнению, если кому-то и выпадала удача иметь шрам, то лучшего места для него нельзя было и придумать. Кроме того, сержант был, наверное, единственным во всем гарнизоне, на ком форма сидела как влитая, хотя залежавшиеся на складах комплекты, пошитые где-то в глубоком тылу бригадой спятивших портных, попадали в Пенглин с завидной регулярностью. Даже после пересмены обмундирования войска на плацу напоминали обшарпанный бродячий цирк. Издалека и офицеры, и солдаты походили на полупустые мешки с сеном, и только Дрисколл выглядел аккуратным и подтянутым. Сержант проглотил свой чай и выпустил изо рта пар словно сигаретный дым.

– Можешь отнести чай остальным, – сказал он. – Я собирался обливаться, но сейчас, похоже, уже поздно. Пора будить наших оловянных солдатиков.

Никто в гарнизоне не умел играть на горне, поэтому побудка личного состава во всех казармах вменялась в обязанности сержанта караульного наряда. Но однажды в Пенглине ненадолго остановился пехотный полк, ожидавший отправки из Сингапура в Малайю. В первый же день сигнал к подъему им подал настоящий горнист с начищенной до блеска трубой и красной, как рассвет, перевязью через плечо. Впрочем, его звонкий призыв, обращенный и к солдатам гарнизона, пропал для последних втуне, так как из-за жары в Пенглине вставали с первыми лучами зари. Бригг, во всяком случае, получил большое удовольствие, наблюдая за этим доселе неведомым армейским обычаем с балкона казармы. В тот день он почувствовал себя настоящим солдатом.

После того как остальные члены караульного наряда по очереди зачерпнули из ведра, Бригг понес остатки чая дальше. Он пересек плац, обогнул хоккейные ворота и поднялся по звенящим ступеням, ведущим на второй этаж казармы номер два. Там, словно молотом отбивая шаг, он прошел по длинному бетонному балкону и толкнул широкие двойные двери.

Уже совсем рассвело, но в казарме еще царил мягкий полумрак. Койка Бригга стояла у самого входа, и иногда по ночам, когда налетавший с Южно-Китайского моря холодный бриз ерошил макушки пальм и со свистом носился над плацем, ему приходилось вскакивать с постели и запирать дверь на швабру.

Во всей казарме только две кровати были укрыты провисшими москитными сетками цвета зеленой плесени; все остальные стояли без них. Некоторые солдаты лежали ничком, выставив покрытые юношескими прыщами спины, уже сейчас влажно блестевшие от пота; некоторые вытянулись под простынями неподвижные и прямые, словно покойники. Сэнди Джекобе, шотландский еврей, сплошь поросший густым черным волосом, спал голым, развернувшись поперек кровати и являя собой великолепный образчик диковинного тропического паука. Совсем юный, худой, слегка спятивший капрал Брук тоненько храпел, отчего оседлавшие его нос очки в проволочной оправе мелко вибрировали.

Бригг с лязгом опустил ведро на пол. Ему всегда удавалось проорать: «По местам!» с таким воодушевлением, словно он объявлял боевую тревогу. Команда «По местам» на армейском жаргоне означала всего-навсего приглашение к утреннему чаю, однако этим утром Бриггу так и не удалось отвести душу. Не успел он открыть рот, как за его спиной словно из-под земли вырос Дрисколл.

Что-то напевая, сержант прошелся по рядам коек.

– Подъем! – гаркнул он. – Па-а-адъем! Пошевеливайся! Хватит, детки, сладко спать – вам пора уже вставать. Па-а-адъем!

Кое-кто живо скатился с коек, кто-то вскочил, протирая глаза и путаясь в простынях, кто-то вставал медленно, с явной неохотой и отвращением. Несколько человек продолжали лежать, будто мертвые или разбитые параличом.

Капрал Брук медленно, словно лунатик, сел на койке и жалобно спросил:

– Кто кричал? Что такое?! В чем дело?!!

Тонкий, бледный, он являл собой зрелище одновременно пугающее и жалкое. Дрисколл остановился у спинки его кровати и смерил капрала пристальным холодным взглядом. Брук затрясся, как дядюшка Скрудж[2].

– Вы, кажется, спросили в чем дело? – любезно осведомился Дрисколл. – Дело в том, что наступил новый день. Еще один день, капрал! А вы все еще живете и дышите, хотя одному Господу известно – как… Иными словами, вы еще не умерли. Подъем, господин капрал!!!

Остальные тем временем разобрали кружки и, все еще сонные, стали пробираться к ведру Бригга. Чая оставалось еще довольно много, но на всех все равно не хватило бы. Как говорится, кто не успел, тот опоздал. В абсолютном большинстве солдаты спали в чем мать родила, и в казарме вдруг стало тесно от голых тел – нормальных бело-розовых, творожно-белых от избытка подкожного жира или йодисто-желтых от нездорового сингапурского загара. Только Пэтси Фостер и малыш Сидни Вильерс – двое неразлучных, которые держали друг друга за руки, потому что были влюблены друг в друга – носили какие-то подозрительные пижамы. Некоторые из новобранцев, впрочем, все же прикрыли чресла полотенцами, но большинству давно уже было все равно.

Рядовой Фенвик, чья койка стояла последней в первом ряду, наклонился к своему соседу Синклеру.

– Ну-ка, покричи мне! – настойчиво попросил он. – Покричи хорошенько!

– Опять? – Синклер сморщил лицо, отчего его очки перекосились.

– Я не слышу. – с триумфом провозгласил Фенвик. – Совсем! Попробуй еще разок, только погромче. Давай алфавит…

– А – Б – В – Г – Д!… – завел Синклер. – Еще?

– Еще немножко.

– E – Ж – 3 – И… Ну ладно, хватит. Дрисколл идет.

Когда сержант проходил мимо, Фенвик нарочито громко сказал:

– Я глух как пробка, сынок. Скоро меня комиссуют, и я отправлюсь в добрую старую Англию.