Книга Грустное кино - Терри Саутерн

– Что это, бога ради? – прошептала она.

Но Лес только хихикнул.

– Это наша очаровательная хозяйка, – сказал он, беря девушку под руку, – идем, я тебя с ней познакомлю.

– Чего? – переспросила старлетка, широко распахивая глаза и явно подозревая неладное. Прелестной девушке следовало быть очень осторожной на кутеже в Малибу.

Крошка Мари. На самом деле ее звали Криста Мари, но имя это постепенно изменилось до уменьшительно-ласкательного прозвища – главным образом из-за ее детской, почти птичьей хрупкости. Весила Крошка скудных килограммов тридцать шесть, а росточком была гибких метр сорок с небольшим – причем это когда она стояла, а стояла она нечасто, ибо по большей части словно бы горбилась, ныряла вперед, скользила… двигаясь с причудливой грацией раненого зверька. Грация эта казалась еще более замечательной или, может статься, более понятной, на фоне ее физических недостатков. Сказать правду, Крошка была персоной предельно искусственной – от макушки до кончиков ногтей. В грубой хронологии все это выглядело примерно так: перенесенная в детстве малярия сделала Крошку совершенно безволосой; раковая опухоль начисто лишила ее грудей; и, наконец, она потеряла ногу (левую) в результате автокатастрофы неподалеку от Вильфранш-сюр-Мер, а также глаз (правый) во время невероятного «сражения на дротиках» в одной из пивнух в Сохо. Что у Крошки было на сто процентов подлинным, чистым и целиком ее, так это ее рот. И этот самый рот составлял главную ее прелесть – губы у нее были, как у молодой Риты Хейуорт, что-то среднее между губами Хейли Миллс и Мохаммеда Али; зубы же были теми самыми, что использовались в рекламе зубной пасты «Уайт-плюс», иначе говоря – просто идеальными. При таком положении дел никого не удивляло, что Крошке Мари, в порядке сверхкомпенсации за свои реальные и воображаемые физические недостатки, пришлось развить оральную ориентацию. На то, как ненасытно она орудовала, да еще сверкая при этом единственным фантастическим глазом, было просто изумительно смотреть.

Б. сподобился на искреннюю улыбку – пусть даже она и вышла слабой и несколько озадаченной. Как-то раз, несколько лет тому назад, в момент нездорового любопытства, он и впрямь отправился с Крошкой Мари в постель, желая понаблюдать за ней, так сказать, в полном разоблачении. И теперь тот образ вернулся: она дико ковыляла по комнате, тычась туда-сюда подобно как-то по-особенному раненному зверьку. Крошечная лысая головка поблескивала, костлявая грудка выпирала… Вдобавок ее культя с гладкой шрамовой тканью торчала вперед, имитируя диковинный фаллос, и Крошка вопила во весь голос:

– А ну-ка, Б., вставь мне свою колобаху!

Пока Крошка Мари пробивала себе дорогу сквозь толпу гостей, награждая пинком одного и щипком другого, Лес Харрисон попытался ее перехватить и представить своей очаровательной старлетке.

– Крошка! – воскликнул он, кривя физиономию в ту же фальшивую маску кошмарного экстаза, что и у нее. – Ради долбаного спасения Христа, ты просто должна познакомиться с мисс Пилигрим! Она до смерти хочет у тебя отсосать!

Мисс Пилигрим чудовищно покраснела и отвела широко распахнутые глаза в приступе раздражения и досады.

– Ах, Лестер, как вы можете! – выдохнула она.

– Порядок, Крошка, – нетерпеливо продолжил Лес, не обращая внимания на девушку, – давай же, покажи нам свою штучку!

Однако Крошка Мари понеслась дальше к Б., приостановившись лишь затем, чтобы бросить на парочку застывшую улыбку преувеличенного безумия и радостно возгласить:

– Мою штучку? Которую?!

Крошка достигла группки вокруг Б. и Сида Крассмана как раз в тот самый момент, когда последний завершал очередную студийную историю сомнительного вкуса. На сей раз он в деталях описывал упорную и непрерывную кражу трусиков, танцевальных поясков, леопардов, трико и тому подобного из гримерки одной знаменитой красотки. Драгоценные предметы затем возвращались с вырванной оттуда толстой и идеально впитывающей ластовицей. После того как всевозможные меры безопасности не дали никакого эффекта («не иначе как внутренняя работа» – с кашляющим гоготом сострил Сид), девушку убедили согласиться на пропитку всех важных предметов ее одежды (понятное дело, в нужных местах) стрихнином. Конечным результатом стало то, что съемка сложного эпизода «Толпа и журавль» оказалась внезапно сорвана, когда ничем не примечательный электрик, известный просто как Эл-пострел, метнулся вниз головой с шестидесятифутовых подвесных лесов над съемочной площадкой, врезаясь в самую ее середину. Лицо пострела уже стало лиловым от хватки яда, но его стоячий член по-прежнему кончал, а краешек бежевой вставки из «данскина» все еще торчал меж сине-черных губ в белой пене.

– Что ж, – заметила тогда (если верить Сиду) актриса, одновременно растирая свои огромные, полные слез глаза, – по крайней мере, он не был вшивым пидором! Чего я не могу сказать по поводу кое-кого из тех уродов, что здесь ошиваются! – Это она добавила, с прищуром косясь на своего партнера по фильму – того самого человека, которого публика расценивала как донжуана исключительной пронырливости.

Пока Сид заканчивал свой анекдот, Крошка Мари выделывала курбеты на периферии небольшой группки, снова и снова повторяя бешеную имитацию отсоса и дико при этом гримасничая. На нее, впрочем, отвлеклись лишь один-два члена группки, которые не вполне знали, что она на самом деле такое, а просто думали о ней как о любезной хозяйке – возможно, как о чуточку эксцентричной, но очень важной составляющей части киноколонии в Малибу.

– Soirée cinématique![2]– заверещала Крошка, обращаясь к Борису. – Soirée du film blue![3]– И она с искусной настойчивостью указала на ту часть дома, где располагался просмотровый зал.

– А что, это классно, а, Б.? – сказал Сид, толкая Бориса локтем и бессмысленно ухмыляясь. – У меня уже две недели не стоял!

Борис кивнул.

– Колоссально, – едва слышно ответил он.

Soirée cinématique заключался в просмотре характерно никудышных, тупых порнофильмов. Каждый шел минут десять – ни сюжета, ни звука, ни списка авторов, вообще ничего. Просто уродливые люди в резком, примитивном освещении. Преобладал там мастер-план сзади – или монстр-план, как продолжал орать Сид («Эй, а вот идет монстр-план! Срочно раздать салфетки!»), – где ягодицы какого-то кретина равнодушно вталкивались в «горшочек меда» придурковатой девушки в черных чулках. Правда, смахивал этот горшочек меда скорее на помойную яму. Впрочем, последний порнофильм был на голову выше остальных. Там в главной роли снималась знаменитая техасская стриптизерша, а съемка производилась в полном, хотя и несколько размытом цвете. Съемочной площадкой служил бассейн в Беверли-хиллс, и при желании можно было разглядеть смутную попытку наметить сюжет. Субтитры начинались с такого обмена репликами:

Она (радостно): А как насчет понырять?