Книга Кэнди - Терри Саутерн

— Прошлым летом мы с одним моим другом, Табом Хатчинсом, ездили в Стилуотер, штат Мэн… это очень красивое место, Стилуотер. Будет возможность — обязательно там побывайте. Так вот… по нашим высокоинтеллектуальным меркам Таб человек «необразованный»… я имею в виду, у него нету ученой степени и он изъясняется простым языком, без всяких там сложных слов, но вот что я вам скажу: Таб Хатчинс — человек потрясающего ума. По профессии — автомеханик, по убеждениям — позитивист-гуманист; светлая голова и знаток античности. Мне всегда было жутко и как-то, знаете, трогательно смотреть, как старина Таб залезает под неисправные грузовики, которые пригоняли ему в мастерскую окрестные фермеры — вот он залезает под грузовик в своем рабочем комбинезоне, а из кармана торчит томик Платона. А из другого кармана — томик Аристотеля.

Однажды мы с Табом разговорились, и он мне сказал, так серьезно-серьезно: «Меф, вот ты говоришь, что ты против войны. Ты всегда говоришь, что войной ничего не добьешься». Я сказал: «Да, Таб, я в этом уверен». Он задумчиво затянулся своей старой трубкой, пару секунд помолчал и сказал: «Ответишь мне на один вопрос, Меф?» «Отвечу, если смогу», — сказал я. «А как же тогда Война за независимость? — спросил он. — Разве мы ничего не добились в этой войне?» Я сказал: «А ты знаешь, Таб, с кем мы воевали в этой войне?» «Как же не знать, — сказал он, — с британцами». Я тоже задумался, и Таб, наверное, решил, что на этот раз он меня «сделал» — если судить по тому, как он украдкой поглядывал на меня, с довольным видом потягивая свою старую трубку. А я смотрел на грузовик, с которым Таб провозился все утро. «И как машина? Нормально ездит теперь?» — спросил я. «Теперь нормально, — ответил он. — Подправил чуток передачу, почистил кое-какие детальки, в общем, машина — как новенькая. Но ты не ответил на мой вопрос». «Я отвечу на твой вопрос, Таб, — сказал я. — Но сначала давай покатаемся. Проверим машину в деле, прежде чем возвращать владельцу. Чур, я за рулем».

И мы поехали. Я быстро освоился с этой старой колымагой, и мы замечательно прокатились — с ветерком, по проселкам, и даже выехали на шоссе. Я уже говорил, что места там красивые, просто необыкновенно красивые, и то же самое я сказал Табу. «Да, — сказал он, — здесь очень красиво». Я спросил: «Ты знаешь, где мы, Таб?» Он сказал: «Знаю, конечно». Я сказал: «Хорошо», — и мы поехали дальше, а потом я снова спросил: «И как оно здесь теперь?» И он ответил: «Да точно так же, как было, когда ты спрашивал в первый раз». И я сказал: «Ты знаешь, где мы?» И Таб ответил: «Конечно, знаю». «И где мы, Таб?» — спросил я. «Тебе нужен подробный ответ?» — уточнил он. И я сказал: «Да». Он сказал: «Мы на планете Земля, третьей планете от Солнца, в западном полушарии, на континенте Северная Америка, в стране США, где-то милях в семи к северо-востоку от Стилуо-тера, штат Мэн». И я сказал: «Ты ошибаешься, Таб. Мы уже не в США. Минут десять назад мы пересекли границу, и теперь мы в Канаде. Канада все еще остается британским протекторатом, то есть, здесь все, чего мы не добились Войной за независимость — и, однако же, ты не заметил никакой разницы! Теперь я ответил на твой вопрос, Таб?»

Дзынь — прозвенел звонок. Профессор Мефисто собрал свои записи и направился к выходу.

На пятой парте в среднем ряду Кэнди только что дописала у себя в блокноте: «А как же Война за независимость?», — и подчеркнула «а как же» жирной чертой. Она подняла голову и увидела, что мальчик, который вчера беседовал с профессором в коридоре, идет по проходу, причем явно к ней.

— Это ты Кэнди Кристиан? — спросил он. — Да.

— Меф хочет с тобой побеседовать, — сказал мальчик и сердито добавил: — у него в кабинете.

— Что… профессор Мефисто?

— Ну, да, — мальчик усмехнулся почти презрительно, — профессор Мефисто, — потом резко развернулся и пошел прочь.

— Но почему… — начала было Кэнди, но мальчик уже ушел.

Она собрала свои вещи и быстро вышла из класса. В коридоре она огляделась, но мальчика не было видно.

— Ой, мамочки! — вздохнула Кэнди и поспешила в раздевалку для девочек, чтобы причесаться и подправить макияж. — Но почему… почему… — продолжала твердить она, стоя перед зеркалом. Она расчесала волосы и очень тщательно подкрасила губы. Она жутко злилась, что вчера у нее не получилось сходить в библиотеку. — Вот блин, папа! — высказала она и решила подкрасить глаза тенями, чтобы выглядеть старше, взрослее. Поскольку вчера она не смогла ничего почитать и ничего не узнала для общего умственного развития, она хотя бы могла попытаться выглядеть умной, начитанной девушкой. Так что Кэнди решила накрасить еще и ресницы — не сильно, а так, слегка, — и чуть-чуть подрумянить щеки. Она расправила блузку. Спасибо уже и на том, что сегодня она надела свою самую лучшую блузку, очень-очень красивую, с низким вырезом, в котором проглядывал краешек вышитой комбинации, тоже очень красивой.

Наконец, Кэнди решила, что она готова, вышла из раздевалки и пошла в кабинет к профессору Мефисто. Она тихонечко постучала в дверь, и голос, которым она так восхищалась, ответил ей почти тут же:

— Входите, входите.

Кэнди медленно приоткрыла дверь, как будто боялась, что дверь не откроется до конца — почему-то ей представлялось, что в кабинете профессора так много книг, что они занимают собой все пространство.

— Проходи, милая, проходи, — сказал профессор Мефисто, шагнув ей навстречу. — А я как раз налил себе традиционную послеполуденную рюмочку хереса. Надеюсь, ты выпьешь со мной.

Он выжидающе посмотрел на нее. Его лицо так и пылало, разгоряченное радостью бытия — его богатой, насыщенной и интересной жизни.

— Ну, я… — начала было Кэнди, но профессор уже наливал ей херес в крошечную рюмку.

— Да, обычно я в это время пью херес. С кусочком сыра. Кое-кто предпочитает чай, но мне кажется, в этом недостает чего-то такого, я даже не знаю… эту привычку, пить херес, я приобрел еще в бытность студентом, в Гейдельберге, а потом в Оксфорде… и я до сих пор глубоко убежден, что рюмка хорошего хереса — это изысканно и благородно, в то время как чай — это как-то совсем уже по-мещански, ты согласна?

— Ну… — протянула Кэнди, присаживаясь на стул, на который ей указал профессор. Девочка даже слегка растерялась — она никогда в жизни еще не пила «послеполуденный» херес, хотя читала об этом в романах о светской жизни и знала, что это и вправду изысканно и благородно. И она, разумеется, слышала, что профессор Мефисто приглашает к себе некоторых учениц и учеников из старших классов, чтобы «выпить по рюмочке и побеседовать»; и это считалось великой честью, которой удостаивались лишь немногие избранные.

— Этот херес мне прислал мой друг, Люччи Локо, португальский поэт-символист… теперь живущий в Париже, конечно… надеюсь, тебе он понравится.

Он сам отпил глоточек и поднял свою рюмку, как бы желая сказать: ну же, попробуй.

— Ala tienne, — сказал он, — за беспечный дух детства и его грешных радостей — каковые, увы, мы утратили навсегда! Итак, за юность! И за красоту!

Он выразительно замолчал, пристально глядя на Кэнди. Она покраснела и послушно отпила глоточек.