Книга Плотина против Тихого океана - Маргерит Дюрас

— Оленухи ужасно воняют, надо их выкинуть. Не понимаю, как ты можешь здесь сидеть.

— Они воняют меньше, чем твой карбид.

Он встал и снова направился к сараю с жестянкой в руках. На полпути передумал, вернулся к повозке и изо всей силы пнул ногой колесо. После чего решительным шагом поднялся по лестнице в бунгало.

Мать снова взялась за прополку. Она уже в третий раз сажала красные канны на склоне, примыкавшем к площадке перед бунгало. Они неизменно засыхали, но мать упорствовала. Впереди капрал перекапывал политую предварительно землю. Он глох с каждым днем, ей приходилось кричать все громче и громче, давая ему указания. Недалеко от моста, почти у самой дороги, жена и дочь капрала ловили в болотце рыбу. Уже не меньше часа они сидели в грязи на корточках и удили. Эта рыба, вечно одна и та же, которую жена и дочь капрала вылавливали для них каждый вечер все в той же луже перед мостом, была их основной пищей уже больше трех лет.

Под бунгало можно было посидеть более или менее спокойно. Жозеф оставил сарай открытым, оттуда веяло прохладой и воняло оленухами. Их было три, и один олень. Жозеф подстрелил оленя и одну из оленух позавчера, а двух других три дня назад — эти уже не кровоточили. У позавчерашних сквозь разжатые зубы сочилась кровь. Жозеф охотился часто, иногда через ночь. Мать ругалась, что он зря переводит порох, убивая оленух, которых через три дня приходится выбрасывать в речку. Но Жозеф был не в состоянии вернуться из леса с пустыми руками. И все трое делали вид, будто собираются их есть, подвешивали под бунгало и ждали, пока они протухнут, чтобы выбросить. Их уже тошнило от этих оленух. С некоторых пор они предпочитали темное мясо длинноногих ибисов, которых Жозеф стрелял в устье речки, в больших соленых болотах, окружавших концессию со стороны моря.

Сюзанна ждала, когда Жозеф позовет ее купаться. Она не хотела первая выходить из-под бунгало. Лучше подождать. Когда рядом был Жозеф, мать не так ругалась.

Жозеф спустился.

— Давай быстрей! Ждать я тебя не буду.

Сюзанна побежала наверх надевать купальник. Не успела она переодеться, как мать, видевшая, что она поднимается по лестнице, уже начала кричать. Она кричала не для того, чтобы ее лучше расслышали. Она орала просто так, что в голову придет, ни к кому не обращаясь, без всякой связи с происходящим. Когда Сюзанна вышла, она обнаружила, что Жозеф, не реагируя на вопли матери, снова воюет с лошадью. Он изо всех сил тянул вниз ее голову, пытаясь пригнуть морду к траве. Лошадь не сопротивлялась, но и не ела. Сюзанна подошла к нему.

— Ну, пошли.

— Похоже, всё, — печально сказал Жозеф. — Она подыхает.

Он отошел скрепя сердце, и они вместе двинулись в сторону деревянного моста, к самому глубокому месту речки.

Когда дети видели, что Жозеф идет купаться, они бросали свои игры на дороге и неслись к воде. Те, кто подбегали первыми, ныряли вслед за ним, остальные сыпались гроздьями позади в серую пену. Обычно Жозеф играл с ними. Он сажал их на плечи, подбрасывал, а иногда, позволив кому-нибудь из них уцепиться себе за шею, плыл по течению с замирающим от восторга мальчишкой чуть ли не до самой деревни за мостом. Но сегодня у него не было настроения играть. Он кружил в узкой глубокой заводи, как рыба в банке. Лошадь вдали, на склоне, не шевелилась. Среди выжженной солнцем каменистой равнины она казалась неодушевленным предметом.

— Не знаю, что с ней, — сказал Жозеф, — но она подыхает, это точно.

Он снова нырял, и вслед за ним ныряли дети. Сюзанна плавала хуже, чем он. Время от времени она выходила из воды, садилась на берегу и смотрела на дорогу, тянувшуюся мимо бунгало от Рама к Каму, и дальше, намного дальше, к городу — самому большому городу в колонии, столице, лежащей за восемьсот километров отсюда. Настанет день, когда перед бунгало наконец остановится автомобиль. Из него выйдет мужчина или женщина, чтобы что-то спросить или попросить помощи у нее или у Жозефа. Она не представляла себе, что именно они могут спросить: на всей равнине была одна-единственная дорога, которая вела в город из Рама через Кам. Сбиться с пути было невозможно. Однако нельзя предугадать всего, и Сюзанна не теряла надежды. Может быть, какой-то мужчина — почему бы и нет? — остановится просто потому, что заметит ее с моста. Вполне возможно, она понравится ему, и он предложит ей уехать с ним в город. Но, не считая автобуса, машин по дороге проезжало мало, две-три в день, не больше. Это были одни и те же машины охотников, которые ехали в Рам, за шестьдесят километров отсюда, и через несколько дней возвращались назад, непрерывно гудя, чтобы разогнать с дороги ребятню. Задолго до того, как они в облаке пыли выезжали на открытое место, из лесу доносились их приглушенные, но мощные гудки. Жозеф тоже ждал автомобиля, который остановится перед бунгало. За рулем будет женщина, платиновая блондинка, накрашенная и курящая сигареты «555». Она могла бы, скажем, попросить его для начала помочь ей подкачать колесо.

Примерно каждые десять минут мать выглядывала из-за канн и, размахивая руками, что-то кричала.

Когда они были вдвоем, она к ним не подходила. Только орала. После крушения плотин она почти ни о чем не могла говорить, не срываясь на крик. Раньше Жозеф и Сюзанна не тревожились, когда она выходила из себя. Но после истории с плотинами она заболела и даже, если верить доктору, могла умереть. У нее уже было три приступа, и каждый из трех, по словам доктора, мог оказаться смертельным. Ей можно было дать покричать, но не слишком долго. Это грозило новым приступом.

Доктор считал причиной ее болезни крушение плотин. Наверно, он был не совсем прав. Такое озлобление могло накопиться только из года в год, постепенно, день за днем. Тут была не одна какая-то причина. Их было сотни, в том числе и крушение плотин, несправедливость мира, беззаботный вид собственных детей, купающихся в речке…

Между тем начинала мать вовсе не как неудачница, и ничто не заставляло предположить, что к концу жизни ее невезение приобретет столь сокрушительный размах и у врача будет повод сказать, что она от этого умирает, — умирает от невзгод.

Она родилась в крестьянской семье и так хорошо занималась в школе, что родители дали ей возможность учиться дальше. Получив педагогический диплом, она два года учительствовала в деревне на севере Франции. Был 1899 год. По воскресеньям, в мэрии, она иногда мечтательно останавливалась перед колониальными рекламными плакатами. «Вступайте в колониальную армию!», «Юноши и девушки! В колониях вас ждет богатство!» В тени банановых ветвей, гнущихся под тяжестью спелых плодов, молодые супруги-переселенцы в белоснежных одеждах качались в креслах-качалках, а вокруг хлопотали улыбающиеся туземцы. Она вышла замуж за учителя, которому тоже не сиделось в северной деревне, — такую же, как и она, жертву сумрачных писаний Пьера Лоти[1]. Вскоре после свадьбы они подали прошение о приеме их в штат колониальных учителей и получили назначение в огромную колонию, именовавшуюся в те времена Французский Индокитай.