Книга Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

Георгий повел стволом, целясь, а с полуторки на ходу уже спрыгивали солдаты. Они же и первыми начали стрелять. Стреляли скупыми, короткими очередями, как стреляют хладнокровные, бывалые вояки. Георгий успел выстрелить и тут же упал. Полуторка подпрыгнула высоко в воздух, перевернулась, выбрасывая тех, кто не успел выпрыгнуть, и загорелась. Иван, Константин, Остап и Николай начали стрелять в ответ. Видимость была плохой, но дым с одной стороны мешал, а с другой помогал.

Алексей, пригибаясь, подбежал к Георгию, упал возле него, потрогал рукой, а затем прижал ствол своего ППШ к голове Георгия и выстрелил.

Николаю везло — в него чекисты не стреляли, видимо, все еще продолжали считать своим. «ЗИС» развернулся, остановился рядом с Алексеем, приглашающе раскрыл обе задние дверцы. Не дожидаясь команды, потому что если все спланировано заранее, то команды не требуются, члены группы начали по одному забираться в салон. Алексей сел последним. От машины и из нее уже не стреляли, чтобы не провоцировать вспышками ответный огонь, который мог бы повредить «ЗИС». Только когда уже невероятно быстро, набирая скорость, проезжали мимо лежащих на земле чекистов, Иван высунулся из окна чуть ли не по пояс и полоснул длинной очередью.

— Суки легавые! — крикнул он, уже вернувшись на свое место. — Получай!

Алексей, сидевший слева от Константина, брезгливо поморщился. Константин увидел в руках командира гранатомет Георгия. Подумал — молодец, и в горячке боя не забыл прихватить секретное оружие, чтобы оно не досталось врагам. Подумал и только тогда вспомнил, осознал, что случилось с Георгием, Мишкой Звягиным, единственным и настоящим другом, человеком из той, прошлой, счастливой жизни, в которой ему довелось прожить почти десять лет, а Мишке всего шесть. И теперь Мишки уже нет. Его убил командир. Правильно сделал, если и попадать в руки врагу, то только мертвым. Так всем спокойнее и лучше, и нам, и ему.

— Артерию пробило, — негромко сказал командир.

Какую именно артерию, Константин уточнять не стал, да и если бы захотел, не успел, потому что Павел крикнул:

— Перети!

С русским языком у Павла, коренного рижского немца, было плохо, а с финским хорошо, поэтому по документам он был карелом. Павел Иоганович Прокконен, пролетарий в седьмом колене, «рабочая косточка», как говорят товарищи.

Впереди, навстречу, на огромной скорости шли две черные легковые машины.

— Тормози! — скомандовал Алексей. — Остап, дай один заряд! Первая моя, вторая твоя!

Павел затормозил плавно, спокойно, так, что никого из пассажиров вперед не кинуло, и пригнулся, давая возможность выстрелить Остапу, делившему с Иваном переднее сиденье. Оба заряда попали в цель. Так же спокойно Павел тронул с места.

«Мишки больше нет! — стучало в висках у Константина. — Мишки больше нет! Почему не Иван и не Николай, почему Мишка?»

Заученно-механически, не отдавая себе отчета в поступках, но в то же время делая все правильно, он вышел из машины, когда та остановилась, переоделся в заранее припасенную штатскую одежду — пиджак, старые, довоенные еще, галифе с выцветшим кантом, ватник, и вместе с Павлом пошел через лесок к железнодорожному переезду.

— Теперь все будет хорошо, — по-немецки сказал Павел. — Мы отрубили голову чудовища и…

— Надо еще свои головы унести! — по-русски оборвал его Константин. — А потом уже говорить «хорошо»!

— Та, надо, — перешел на русский Павел и заискивающе добавил: — Не кавари «гоп» пока не перепрыгал.

Под ногами отвратительно чавкала оттаявшая апрельская земля, в которой не ощущалось ничего родного. А в двадцать седьмом, кажется, ощущалось, не так остро, как в восемнадцатом, но все же… «Глупости! — одернул себя Константин. — Земля — это почва, просто почва. Чернозем, суглинок, солонцы…»

2

Переломанные пальцы трупа торчали в разные стороны, словно ветки на дереве. Высохшее старческое лицо исказила гримаса боли, сильной боли. Рот перекосился, глаза, казалось, вот-вот готовятся выпрыгнуть из орбит, на нижней губе — след от десен. Убитый закусывал губу деснами, зубные протезы лежали в стакане с водой, стоявшем на тумбочке.

— Пытали, — глубокомысленно, явно рисуясь перед стажером Семенцовым, сказал старший оперуполномоченный майор Джилавян, белокурый нордический красавец, в котором армянского было только имя с фамилией. — И так пытали, что сердце не выдержало.

Скорее всего, так оно и случилось, потому что шея покойника не свернута, ножевых или пулевых ран, могущих привести к смерти, на привязанном к креслу трупе видно не было, но главная заповедь сыщика гласит: «Не спеши с выводами». Хотя бы до осмотра тела врачом. А если уж и делаешь выводы, то делай их как следует, учитывай все.

— Профессионально пытали, — уточнил оперуполномоченный капитан Алтунин, указывая пальцем на сорванные ногтевые пластинки, валявшиеся на полу, возле кресла. — Осторожно, Гриша, не наступи.

Семенцов пришел в МУР из беспокойного девятнадцатого райотдела — Бутырский хутор, Марьина роща, окрестности Рижского вокзала. Начальника райотдела майора Кочергина Алтунин знал еще с довоенных пор. Хорошо знал, со всеми, как говорится, потрохами. Тот еще куркуль был Кочергин, снега зимой не допросишься. Если ребята устраивали складчину по какому-то поводу, то у него не было «ни харчей, ни мелочей», если собирали деньги на подарок, то он просил кого-то отдать за него и возвращал долг после многократных напоминаний. Да что там деньги или харчи — он ни одного урку ни разу папиросой не угостил, чтобы контакт наладить. А без контакта с контингентом какая работа? Одно очковтирательство. Но у некоторых получается, вон до майора дорос, райотделом командует. Алтунин сразу заподозрил, что Кочергин спихнул лейтенанта Семенцова в МУР из соображений «дай вам Боже то, что нам негоже». С отличными, как полагается, характеристиками. Так и получилось, уже через неделю стало ясно, что опер из Семенцова, как из фекалии боеприпас — тугодум, тетеха, но заносчив и самолюбив до невозможности. И подхалим. Прилепился к Джилавяну, ходит за ним тенью, поддакивает, чайком-сахарком норовит угостить.

— Профессионально, — тоном знатока согласился Джилавян, перешедший в МУР из госбезопасности в феврале сорок первого при разделе наркомата;[4]видимо, были у него на такой переход, по сути дела, — понижение, веские причины. — Но не очень. У профессионалов люди во время допросов не умирают. Да еще так скоро.

Сорвали только четыре ногтевые пластинки — с большого, указательного, среднего и безымянного пальцев левой руки.

— Четкая работа, — похвалил судебный медик Беляев, подняв с пола пинцетом окровавленную скорлупку. — Дантистская.

— Почему дантистская, Валентин? — сразу же насторожился Джилавян. — Хочешь сказать, что убийц среди коллег искать надо?