Книга Аномалия - Вик Тори

— Анечка, а сколько тебе сегодня исполняется? Тридцать шесть? Я не путаю?

— Да, целых тридцать шесть.

— Ой, ну ты как скажешь! Целых тридцать шесть! Совсем еще молодая. Я в твои годы уже седеть начала.

Я невольно всматриваюсь в свое отражение в зеркале напротив. Да, молодая. Издалека и не скажешь, что мне хотя бы тридцать: в темных, почти черных волосах, нет и намека на седину, тело стройное, есть чем гордиться… Но, если подойти поближе и приглядеться, досадные морщинки возле уголков глаз и губ намекнут: «Э-э-э, а женщина-то «не первой молодости». Сколько раз к косметологу хожено, а морщинки все равно есть. Видимо, нановкрапление – не панацея. Или процедура была проведена некачественно.

— Красивая ты, Анна-Амалия, только глаза уставшие, — говорит мама.

Да, глаза не ахти. А с чего им сиять? Когда нет проблеска счастья в жизни, то и нет блеска в глазах. Это факт.

— Мам, можно задать тебе вопрос?

— Конечно.

— Почему ты решилась на эксперимент?

— А кто ж меня спрашивал? Когда отправили на процедуру, мне было всего тринадцать. Папа хотел, чтобы я жила долго… и лучше, чем он. Кто ж из родителей этого не хочет? Представляешь, какое счастье было: у людей вдруг появилась возможность не стареть! Любыми способами старались попасть в число счастливчиков. Тогда процедура не бесплатная была, как сейчас, и не обязательная. Только для элиты, для богачей. Твой дед постарался, сделали мне по блату. Только, как видишь, не вышло ничего.

— Почему?

— Потому что так было задумано. Что бы там сейчас ни говорили, а наше поколение – просто подопытные кролики. Они знали, что не выйдет на нас бессмертия, только конец отодвинется немножко. На детях наших выйдет. А мы, как нам объяснили, всего лишь «промежуточное звено», «нулевое поколение». Вот уже обозвали-то! Нулями!

— Получается, обманули?

— Да нет. Мы сами с радостью обманулись. Никто не знал, что будет потом, после процедуры этой. Когда узнали, поздно было.

Мы молчим, пьем чай. Мама трогает обручальное кольцо на руке и продолжает:

— Страшно, что столько людей за мечту погибло. Твой отец тоже в молодости решился на это. Какое-то время вроде и ничего, все хорошо было. Болячки отступили, о старости не думали уже. А тут раз – сердечная недостаточность. Забрали тело на экспертизу, вернули горстку пепла. Даже похоронить по-человечески не дали. И так многие умерли. Остались только такие динозавры, как я, — грустно улыбается мама, — и те вынуждена прятаться в палеозойском слое.

— Мам, ну что ты…

— Нет, я не в упрек… я все понимаю. Главное, чтобы у вас такого не получилось.

— Не должно. Доказали, что тем, кто прошел процедуру в младенчестве и еще в перинатальной стадии, ничего такого не грозит.

— Дай Бог, дай Бог…

Вдруг в тишину врезаются звуки: кто-то набирает код входной двери. Щелчок, потом еще щелчок, предупредительный писк системы – неверный код. Я, отодвинув штору, выглядываю в окно. У дома стоит незнакомая машина.

— Мам, вставай.

— Кто это?

— Не знаю.

— Может, Глебушка?

Я замираю в нерешительности, страх стучит в висках. Мама тоже напугана. Глеб знает код, охранная система впустила бы его и без кода, распознав по сканированию пальцев. Но кто это, если не Глеб?

Снова щелчок – и система впускает кого-то в дом. Меня захлестывает паника, я будто вросла в пол и не могу пошевелиться. Расстояние до шкафа с люком небольшое, я моментально просчитываю все варианты и понимаю: помочь маме встать и спуститься в подвал просто не успею.

Еще через мгновение что-то делать уже поздно – в коридоре включается свет, и я все отчетливее слышу приближающиеся шаги. В дверях, на фоне ярко освещенного проема, замирает мужской силуэт. Я протягиваю руку к чайнику и уже готова запустить им в голову незнакомцу, если он сделает еще хоть один шаг…

— О! Здрасьте! – я узнаю голос Глеба и чувствую, как мой страх перерастает в истерику.

— Глеб, почему ты не позвонил и не сказал, что придешь раньше! – меня трясет от гнева.

— Нет, чтоб обрадоваться, так она еще и наезжает! Просто освободился раньше. Выпил немного – коллеги подвезли.

Глеб заходит в комнату и растеряно смотрит на маму. Я вижу, что он в перчатках. Вот почему охранная система не впустила его сразу.

— А что случилось?

— Все нормально, — я стараюсь успокоиться и говорить уверенно, но слова застревают в горле. – Я пригласила маму попить чаю.

Глеб снимает перчатки, затем пиджак, садится рядом со мной и, глядя мне в глаза, гневно шепчет:

— Ты что, не понимаешь, что делаешь?

— Глеб, у меня день рождения. Я хочу побыть с мамой.

— Пожалуйста, я не запрещаю. Но почему здесь?

— Потому что подвал – не место для встреч матери и дочки. Уже ночь, никто ничего не узнает.

— А если узнает? Ты понимаешь, что тогда нам будет? – он краснеет, на лбу вздувается жилка гнева. – По головке не погладят!

Мама вжимается в спинку дивана.

— Глеб, прекрати! – я чувствую, что не могу больше выносить этот шипящий полушепот, так хочется закричать. — Ты слишком много себе позволяешь!

— Я пойду, — неуверенно вмешивается мама.

— Нет! Ты останешься! – говорю я. — Ты будешь спать в своей постели, в своей комнате. По крайней мере, сегодня.

Глеб вскакивает и, как ошпаренный, убегает из комнаты. Ненавижу, когда он так делает.

Мы сидим в тишине и допиваем чай, будто ничего не произошло. Через полчаса я отвожу маму в комнату, где она раньше жила, расстилаю постель.

— Спокойной ночи, — говорю я и целую ее горячие руки.

— Спокойной ночи, дорогая моя. Не ссорься с Глебом. Он тебя любит.

Я выхожу в коридор, осторожно закрываю дверь и какое-то время прислушиваюсь. Не хочется идти в спальню, объясняться с Глебом. Мама плачет… тихо-тихо, но я слышу, и мне в который раз хочется умереть.

* * *

На следующее утро мы с Глебом почти не разговаривали. Он встал раньше обычного, сам сделал завтрак, заварил одну чашку кофе. И все это – с такой демонстративной обидой, с таким молчаливым укором... Угрюмо уставившись в тарелку, он даже глаз не поднял, когда я появилась на кухне.

Глеб еще вчера перед сном высказал, что я безответственная и беспечная, ничего не вижу дальше своего носа и совсем не беспокоюсь о нашем будущем. Мне нечего было ответить. Я действительно иногда сначала делаю, а потом думаю. Перечить боялась. Глеб — человек вспыльчивый, в порыве гнева может сказать и сделать что угодно. Я просто боялась за маму. Очень боялась. Больше, чем за себя.