Книга Сироты - Роберт Бюттнер

— Две недели. Две недели с того дня, как первый снаряд разрушил Индианаполис. И чего тебя понесло в школу на следующий же день? Ты же сам был не свой.

Я дернул плечами.

— Мама говорила: не пропускать, пока ее не будет. А что значит «первый снаряд»?

— Джейсон, за прошедшие две недели началась война. Нового Орлеана, Феникса, Каира и Джакарты больше не существует. Разрушены снарядами величиной с Крайслеровский небоскреб. Не ядерными бомбами, как думали про Индианаполис. Тогда считали, что это террористический акт против Америки.

— Это учительница и сказала. Мол, так вот нам, американцам, и надо за наше отношение к развивающимся странам. Тогда-то я ей и врезал.

Судья усмехнулся.

— Сам бы за такое врезал. Нет, снаряды прилетели из космоса. С Юпитера. Вот, ждем еще. — Старик поперхнулся и покачал головой. — Двадцать миллионов погибло.

Он снял очки и смахнул слезу.

Двадцать миллионов? Я-то думал всего об одной жертве, но на глаза все равно навернулись слезы.

Его лицо смягчилось.

— Сынок, твои беды сейчас — капля в море. Однако наша задача в них разобраться. — Он вцепился в папку с моими документами, как в спасательный круг, вздохнул и продолжил. — Ты достаточно взрослый, чтобы нести ответственность за свои поступки. Я могу осудить тебя за нанесение побоев и причинение телесных повреждений, хотя обстоятельства и смягчают твою вину. Дело о передаче вашего дома в собственность государства началось еще до того, как я о тебе узнал, и теперь уже завершилось. Все из-за нехватки жилья.

Стены поплыли у меня перед глазами.

— То есть наш дом больше не наш?

— Все ваши вещи из него вывезли; можешь забрать их, когда захочешь. Родственники, у кого жить, есть?

У мамы была двоюродная тетка. Каждое Рождество она присылала нам письма, по старинке, на бумаге, которые неизменно кончались фразой «В щеки целую — в одну и другую» и, в скобках, припиской «Ха-ха». Последнее письмо пришло из дома престарелых. Я покачал головой.

Судья по-медвежьи повернулся, обхватил здоровенной ручищей заколотый у локтя рукав другой руки и сверкнул глазами.

— Знаешь, где я потерял руку?

Я замер. Здесь? Избивая провинившихся сопляков? Потом до меня дошло, что вопрос риторический. Я расслабился.

— Нет, сэр.

— Во второй Афганской войне. Армия учит дисциплине и направляет гнев в нужное русло. Суд волен снять с тебя обвинение. А война идет за правое дело. Ты не думаешь записаться?

Он откинулся в кресле и провел пальцем по пресс-папье. Это была какая-то здоровенная пуля, но мне было плевать — хоть зуб динозавра. Вот уже много лет как армия, особенно сухопутные войска, превратилась во что-то вроде сантехников. Нужные, неприятные и незаметные. Вряд ли нас, гражданских, можно за это винить. Страх перед террористами сменился апатией: народ хотел новых голографов, дешевых авиабилетов и покоя. В борьбе хлеба с винтовкой побеждает хлеб, желательно с маслом. Армия? Чур меня!

— Что скажешь, Джейсон?

Я прищурился. Зачем ему культя — в наше-то время органических протезов? Привлекать добровольцев или отпугивать?

— Я не хочу в тюрьму.

— В армию, значит, тоже. Что, больше буянить не будешь?

— Не знаю. Вроде сейчас никого бить не хочу.

Либо я был загружен «Прозаком» (или что они там мне еще надавали), либо просто отупел от его слов.

Он кивнул.

— В деле написано, что раньше ты ни в какие приключения не ввязывался. Это так?

Видимо, под приключениями он понимал грабеж с разбоем или что-то наподобие, а не нашу с Мецгером выходку в школьной столовой. Я утвердительно кивнул.

— Вот что. На этот раз я тебя отпущу. Великоват ты уже для приемной семьи, но я подправлю кое-что в датах, и тебе что-нибудь подыщут. Хоть крыша над головой будет.

Я пожал плечами, пока судья писал что-то в моих бумагах. Потом оннажал на звонок, вернулся пристав и выпроводил меня из кабинета. У дверей я услышал слова судьи: «Удачи тебе, Джейсон. Ступай с богом и не попадайся больше мне на глаза».

Три недели спустя я попался на глаза судье Марчу. На сей раз уже без задушевных бесед. Под громкое «Встать, суд идет!» судья в черной мантии прошествовал в зал заседаний. Он сел между двумя государственными флагами и хмуро глянул на меня поверх очков.

Я отвернулся и посмотрел в окно, на голые деревья. Всего несколько недель назад дневное небо было голубым, а ночное — черным. Теперь же снаряды подняли в воздух столько пыли, что день и ночь различались лишь оттенками серого. Говорили, дождей и урожая теперь может не быть долгие годы. Народ запасался брокколи.

Кто-то объявил нам войну; кто-то, совершенно незнакомый, по непонятным причинам хочет нас убить — и нам остается только задержать конец света. И соблюдать дурацкие правила приличия.

— Вы разбили бейсбольной битой окно в доме вашей приемной семьи, мистер Уондер? И оказали сопротивление при аресте?

«Мистер Уондер»? Куда подевался Джейсон, закадычный друг судьи Марча?

— Мир — дерьмо.

— Не большее, чем камера в Каньон-сити, мистер Уондер.

Во рту вдруг пересохло.

Позади меня хлопнула дверь, и я обернулся на звук. В зал суда вошел военный в новенькой, выглаженной зеленой форме и замер у двери. Его голова и подбородок были так чисто выбриты, что сияли синевой. Под мышкой он держал призывные документы.

Судья Марч взирал на нас сверху.

— Тебе выбирать, сынок.

3

Минут пять судья Марч внушал, что если я, записавшись, потом сбегу из армии, он мне яйца оторвет.

Позднее мы с сержантом сидели на скамейке в провонявшем хлоркой коридоре. Он говорил громко, заглушая скулеж скованных наркоманов, отражавшийся от блевотно-розовых стен.

— Подпишись здесь, здесь и здесь. Потом обсудим выбор войск.

Войск-шмойск. Мой выбор — чтобы судья Марч не засадил меня в одну камеру с насильниками и убийцами и не выбросил ключи в окно. Я расписался где надо, потом внимательнее взглянул на форму сержанта. Ленточки, серебряные эмблемы. А что, очень даже неплохо смотрится.

Я указал ручкой на его значок, длинный, узкий и голубой, с древним мушкетом посередине.

— А это что?

— Это показывает, чего ты стоишь. Значок боевого пехотинца. Значит, что ты побывал в деле.

— Его лишь в пехоте дают?

Он покачал головой.

— Его дают тем, кто сражался. Правда, настоящее сражение увидишь только в пехоте.