Книга Битва - Триша Салливан

— Мам, она только что назвала меня амниоцентезом, убери ее от меня подальше, умоляю. Она разрушает мою жизнь.

По коридору в сторону кухни, старательно наступаю на пятки кроссовок Кена, пока он хвостом бежит за мамочкой, которая, поставив кувшин с апельсиновым соком на журнальный столик, теперь листает страницы своего английского карманного словарика в поисках слова «амниоцентез».

— Нет, там пишется М-Н-И, мам, но не бери в голову…

— Сун, что ты делать? Скажи, что ты говорить маленькому братику? — Мама все больше расстраивается, размахивая словарем у меня перед глазами. Вот-вот она перейдет на корейский, а уж этого нельзя допускать ни в коем случае.

— Мам, это новая группа и только, понимаешь?

— Что ты хотеть на завтрак? Яйцо? Оладью?

— Не парься, — говорю я. — У меня встреча с Сук Хи. Мы собираемся смотаться в Торжище.

Со стороны Кена послышалось что-то вроде «неудачницы», но он предусмотрительно отскочил на безопасное расстояние, так что в этот раз отвесить ему увесистую оплеуху мне не удалось.

Выйдя на улицу, я чувствую приступ вины, потому что обычно я милая или по крайней мере по большей части я милая, или, если уж на то пошло, я не всегда веду себя как законченный мерзкий ублюдок, а только изредка. Но тяжесть моей штуковины приятно оттягивает бедро, и к тому же я знаю, что столь дурное настроение объясняется пошаливающими нервишками. Нервишки. Я стану просто паинькой, когда сегодняшний день закончится. Как пить дать. Я проявлю неподдельный интерес к маминому огородничеству и, пожалуй, даже дам Кену один из своих старых дисков с Джорджем Клинтоном, чтобы он мог приобщиться к настоящей культуре. Но все это будет позже. Позже. Не сейчас.

Стою перед жилым комплексом «Башни Кипра», с неприязнью созерцаю моросящий дождь. Груды несделанной домашней работы, заданной в школе, покоятся в моем рюкзаке, скомканные деньги в кармане, я готова скользнуть на ленточный конвейер субботнего дня в Нью-Джерси. Мелькает мысль: «Пожалуйста, не дай мне сегодня облажаться».

Сук Хи стоит на автобусной остановке, дожидаясь меня.

Давайте разберемся с этим раз и навсегда: Сук Хи — настоящая красавица. На самом деле нет смысла даже описывать ее. Она просто красивая, и точка. И вот, когда она стоит под навесом на остановке, держа в руке маленький зонтик из желтого шелка, я в который уже раз чувствую привычный болезненный укол зависти и обиды. Но в то же время мне почему-то хочется стоять рядом с такой девчонкой, словно каким-то образом часть ее красоты передается и мне.

Повернувшись, она замечает меня и окидывает сердитым взглядом, который несказанно красит ее.

— Ты видела репортаж об «Уэкбэк» сегодня утром?

— Нет.

— Ты могла поверить, когда Ксакто разбил Питона в пух и прах?

— Я не смотрела, — повторила я. — Где Кери?

— Было так наигранно. Как будто Питон мог бы когда-нибудь дать ему возможность сделать подобную штуку. А теперь они пытаются подстроить все так, словно Хельга и Ковбойша Джобет дерутся со Жницей, так что скажи мне, Кац, что с ними со всеми стряслось?

— Пожалуй, нам стоит позвонить ей, — задумчиво предложила я.

— Что случилось? — Внезапно Сук Хи уставилась на меня так, точно она только что заметила мое присутствие. — Выглядишь ужасно.

Сук Хи, как мне кажется, даже не подозревает, что она не что иное, как ловушка для мальчиков. Знакомы мы уже с восьмого класса, и с тех пор за ней тянется шлейф из семи ухажеров. Одного из них, двадцатичетырехлетнего биржевого маклера, она встретила в магазине звукозаписей в отделе средневековой музыки. Надо признать, оказался он порядочным кретином, но не раз брал нас с собой в клубы. Помню, у него еще был тридцативосьмилетний приятель, который пытался уговорить меня посидеть у него на коленях.

— Мой контингент — извращенцы и стариканы, — сказала я, вспомнив о том происшествии. Сук Хи всегда знает, что творится у меня в голове. И сегодня она, как обычно, попала прямо в точку.

— Сколько раз я должна просить у тебя прощения за тот случай? — Сук Хи достала телефон и неодобрительно уставилась на него. — По-моему, тридцать восемь лет — просто мерзость. Люди должны отказываться от секса по достижении определенного возраста. Вот, например, мою бабушку лишили водительских прав, потому что ее стало подводить зрение.

Ладно, как бы там ни было, в тот раз я задрала повыше юбку и показала свою пушку, после чего кавалера и след простыл.

Сук Хи в это время нажимает кнопку быстрого вызова.

— Кери? — Она наклоняется ко мне и теребит в руках пряди моих волос, слушая, что ей говорит по телефону Кери. — Куда ты пропала? Котенок и Щеночек тревожатся.

— Я вовсе не тревожусь, — огрызнулась я и столь свирепо вонзилась зубами в торчащую заусеницу, что потекла кровь.

СХ стала болтать с Кери о результатах матча. Я же в ту минуту размышляла о том, что Сук Хи сказала вчера. Мы стояли в обеденный перерыв на стоянке, я курила, тряслась от холода, и тогда у меня возникла та самая мысль. Мистер Бердсли показал нам фильм про Холокост, и там были кадры с бульдозерами, утрамбовывающими трупы. Я развернулась к Кери — она тоже наполовину еврейка, но в отличие от меня не курит, а только составляет мне компанию — и сказала:

— Где находились их девчонки, когда все это происходило? И она ответила:

— Их заставили смириться с поражением, они и пикнуть не могли, потому что у них были дети. — И стала рассказывать об этом, а Сук Хи тихим голосом добавляет:

— Они смотрели.

В ту минуту я не слишком много значения придала ее словам, но сейчас почему-то они не выходили у меня из головы.

— Ик! — Сук Хи произнесла в трубку мобильного телефона. — Думаю, я заболеваю.

Я сказала:

— Почему они ничего не сделали?

Я подумала о тех женщинах, которые видели каждую войну и штопали фронтовые носки своих мужей или что они там еще обычно делали, но, конечно же, Сук Хи не поняла, о чем это я говорю, так что она только прикрыла рукой трубку и произнесла:

— Полагаю, тебе больше подошла бы «Черная жемчужина». Подошел автобус, и мы отошли в сторону, чтобы не мешать выходящим людям. Сук Хи выключила мобильный и вытянула шею, чтобы заглянуть за автобус. Кери должна была вот-вот подъехать.

Нас возбуждает, когда мужчины сражаются, пришло мне вдруг в голову. Вот ответ на мой вопрос. Мы, женщины, просто тащимся от этого. С нами все в порядке, лишь бы они не совали свои штуки нам в рот — нам не столь уж необходимы оргазмы, как нужны войны. Иначе зачем бы вам, парням, устраивать кровопролитные сражения, как не для своих верных подруг?

После Второй мировой войны страны, входящие в состав антигитлеровской коалиции, предали суду группу японских лидеров на том основании, что, даже если они сами и не участвовали напрямую в зверствах немецких военных, тем не менее они являлись частью гигантской фашисткой машины, гигантской человеческой мясорубки, и в этом их вина. На самом деле союзники в некотором смысле подвергли осуждению всю культуру империалистической Японии. Но почему никому не пришло в голову, что женщины тоже несут ответственность? Я не имею в виду тех несчастных женщин, которые в буквальном смысле попали в плен, а говорю о тех, которые заваривали чай для парней, отдавших приказ об изнасиловании китайского города Нанкин.