Книга Сигнал сбора - Уильям Форстен

В этот первый день сражения они стояли под жарким июльским солнцем. Вдыхая запах свежего сена, они дожидались грозы с запада.

Спустившись с гребня Макферсона, двадцать тысяч мятежников под аккомпанемент пятидесяти пушек нахлынули на них серым океаном.

Именно тогда Эндрю в полной мере ощутил странную волнующую радость от всего этого. Ярко-красные цветки смерти взрывались рядом с ними, но длинная синяя шеренга стояла каменной стеной, о которую неминуемо должна была разбиться приближающаяся волна.

Канониры южан быстро пристрелялись к их позициям, и дюжина снарядов с громом разорвалась рядом с полком. В следующий момент полковника Эстеса не стало, и Эндрю остался один во главе Тридцать пятого полка.

Солдаты видели, как упал их любимый полковник, и шеренга синих заколебалась.

Но в этот раз он уже не нуждался в поддержке со стороны Ганса. Вынув из ножен свою саблю, Эндрю вышел из шеренги и встал перед полком, которым отныне ему предстояло командовать.

— Скорее солнце взойдет на западе, чем они возьмут этот холм! — воскликнул он, и его солдаты отозвались воинственным ревом.

Гроза обрушилась на них, но они держались, отвечая залпом на залп с пятидесяти шагов.

И весь этот день, в адском пекле, они стояли насмерть: две шеренги солдат, таявшие, как лед, под палящим солнцем и огнем, пока от них не осталась жалкая кучка людей, которые никогда не покажут спину врагу. Сердце Эндрю готово было разорваться, и слезы гордости слепили его, когда он шел вдоль линии своих стрелков, подбадривая их и иногда останавливаясь, чтобы поднять упавший мушкет и сделать выстрел, в то время как Ганс следовал за ним безмолвной тенью.

И все же один раз оцепеневшему от горя Эндрю понадобились слова утешения со стороны Ганса. Придя на левый фланг, чтобы проверить, прикрывает ли их с той стороны Восьмидесятый Нью-Йоркский полк, он на пару минут задержался в расположении первой роты.

Его младший брат Джонни присоединился к полку всего лишь неделю назад. Он хотел отослать мальчика на безопасное место в тылу, но из гордости не позволил себе этого, не желая разговоров о «любимчиках». Будь она проклята, эта его дурацкая гордость! Джон — вернее, то, что от него осталось, — лежал в тени старого клена, будто погрузившись в сон.

Эндрю долго смотрел на хрупкое изувеченное тело, потом перевел взгляд на Ганса. Но старый сержант молчал, его суровое лицо словно говорило, что сейчас не время для скорби. Встав на колени, Эндрю поцеловал своего единственного брата, потом поднялся, не видя ничего вокруг, и вернулся в бой.

В конце концов их дивизия вынуждена была оставить свои позиции, а через несколько минут побежала и вся армия, ища укрытие в холмах за Геттисбергом.

Но его полк не побежал. Эндрю понимал, что кому-то надо задержать наступление южан, чтобы выиграть время, и знал свой долг — если придется, пожертвовать своими людьми.

Они отступали шагом, медленно-медленно, делали залп, отходили на десяток шагов и опять стреляли. Южане прорвались по флангам, но не могли двигаться дальше, пока держался этот последний заслон. Однако Тридцать пятый было не сломить.

Отойдя к окраине города, они перекрыли улицы, и время было выиграно. Две трети солдат погибло, такова была цена драгоценных пятнадцати минут, которые в итоге определили судьбу боя.

Подняв саблю, Эндрю начал было выкрикивать команду отступить на Могильный холм, и тут ослепляющая волна огня накрыла его. Он почувствовал, что его обволакивает бескрайняя темнота, в которой не слышно ни единого звука, решил, что умирает, и больше ничего не ощущал.

Эндрю так глубоко погрузился в воспоминания, что с трудом очнулся, когда какой-то бесконечно далекий голос позвал его по имени.

— Вы что-то сказали, сержант?

— Просто спросил, не тревожит ли вас рана, сэр? — сказал Ганс, обеспокоенно глядя на него.

— Нет, Ганс, ничуть, — ответил Эндрю и вдруг понял, что все это время он, сам того не замечая, потирал обрубок своей левой руки.

Ганс бросил на него такой взгляд, каким смотрит мать на свое больное дитя. Потом он буркнул что-то себе под нос и сплюнул табачную слюну. Они продолжали ехать в молчании, пока не достигли вершины низкого холма, где их взору открылись военный склад и якорная стоянка Сити-Пойнта.

— Вот наш корабль, сэр, — произнес Ганс, указывая на одинокое судно у пристани, к которой спускалась дорога. — Никогда не любил эти чертовы посудины, — проворчал он. — Когда я плыл сюда в сорок четвертом, то думал, что по пути концы отдам.

В этот момент в его речи явственно слышался немецкий акцент.

Эндрю это всегда казалось парадоксальным. Ганс дезертировал из прусской армии, устав от жизни, полной жестокости и насилия, а приехав в Штаты, первым делом завербовался в войска, сражавшиеся с индейцами.

— Тридцать пятый Мэнский! — донеслось из темноты. — Это Тридцать пятый Мэнский?

— Мы здесь, — отозвался Ганс, и крупный мужчина, пыхтя, поднялся к ним от пристани.

— Вы опоздали — мы уже пропустили этот чертов отлив!

Ганс пришел в ярость от того, каким тоном это было произнесено.

— А ты-то кто такой? — презрительно бросил он.

Едва различимый в сумерках человек посмотрел на сержанта и, не ответив, отвернулся.

— И где его только черти носят, этого Кина?

Эндрю сделал Гансу предостерегающий знак рукой.

— Я тот, кого вы ищете, — ровным голосом сказал он, подав лошадь вперед, так что она слегка задела тучного мужчину, и он был вынужден отступить на шаг назад. — С кем имею честь говорить? — медленно продолжил он спокойным тоном, который, как знал Ганс, был обманчивым, так как Эндрю обычно говорил так тихо, почти робко только перед приступом гнева.

— Тобиас Кромвель, капитан корабля «Оганкит». Проклятье, полковник, вы должны были прибыть прошлым утром. Остальной флот отплыл вчера днем. Все уже на борту и ждут только ваш полк, чтобы мы могли наконец убраться, из этого поганого места!

— Нас задержали, — ответил Эндрю, все еще сдерживая свой гнев. — Похоже, мятежники решили устроить нам прощальный бал, и моему бригадному генералу пришлось держать нас в резерве, пока вечеринка не кончилась.

— Черт бы вас всех побрал, — бросил Тобиас. — Давайте-ка загружайте своих людей на борт и сваливаем отсюда. Не нравится мне, что мой корабль отплывает последним. И помните, полковник: на моем судне вы и ваши люди подчиняетесь мне.

Не дожидаясь ответа, капитан развернулся и направился обратно к пристани, осыпая бранью всех, кто попадался ему на пути.

— Будь я проклят! — проворчал Ганс.

— Надеюсь, что не будешь, — отозвался Эндрю, спешиваясь, и приказал Гансу проследить за погрузкой людей на корабль.

«Будь я проклят…» Эта мысль запала ему в душу. Это было какое-то смутное предчувствие, не покидавшее его после Геттисберга.