Книга Великий Дракон Т-34 - Константин Клюев

Весь экипаж поголовно обожал своего командира капитана Александра Ковалева. Он был всего на несколько лет старше, но все, включая самого комбата, уважительно звали Ковалева Степанычем. Александр командовал не только «соткой», он еще был командиром второй роты. Родился и вырос Степаныч на Кубани, в казачьей станице с незамысловатым названием Степная. Степаныч успел закончить институт и преподавал в своей станице русский язык и литературу. Еще он сочинял сказки, записывая их в толстые тетради. Когда началась война, военкомат направил его в танковое училище учиться на офицера. Квадратного телосложения военком поинтересовался, что за чертовщина такая – филология, получил от Александра необходимые пояснения и здраво рассудил, что грамотные люди нужны и в танковых войсках. Тем более их там острая нехватка. Так Александр оказался на ускоренных трехмесячных курсах младших командиров… Потом были сплошные бои и унизительные отступления до самой Москвы. Поначалу из-за гренадерского роста Степанычу было тесновато на командирском месте в башне тридцатьчетверки, но со временем он привык, а быть может, просто похудел. Характером Александр был крут, но отходчив. Когда Ковалев бывал сердит, это становилось заметно по взъерошенным усам. В редкие мгновения гнева он приобретал сходство с котом, здоровенным таким котярой. Семью свою – бабушку, дедушку и родителей, которых не помнил, – капитан любил самозабвенно, причем любовь его обладала редкой особенностью: она была зрячей. Ковалев любил человека целиком, видя одновременно и все хорошие качества, и недостатки. Благодаря этому удивительному свойству Александр не разочаровывался в любимых людях, и привязанность его не могла разрушиться из-за «внезапно открывшихся обстоятельств». Немногочисленные друзья его становились родными навек, и ко времени описываемых событий экипаж «сотки» был зачислен в состав семьи Александра Степановича Ковалева.

Экипаж обожал свой многотонный танк. Каждая «сотка» была для друзей особенной, и о каждой утраченной танкисты грустили по-своему. Новую же машину окрестили «Ильей Муромцем» с подачи мастера цеха, сухонького старичка, лично передававшего машину экипажу. Старичок сказал, прощаясь: «Вы – защита земли русской, наследники Ильи Муромца…» Вдохновленный речью мастера, Эмсис за время длинного железнодорожного пути нарисовал на башне белой масляной краской былинного богатыря в шлеме и кольчуге. Комиссар бригады, увидев рисунок, поначалу хотел распорядиться закрасить неуставщину, но ему вдруг показалось, что изображение витязя очень сильно смахивает на портрет товарища Сталина, только с бородой и в островерхом шлеме. Комиссар инициативу экипажа одобрил и даже скупо похвалил. Все остались довольны, а про то, что Марису позировал сам Степаныч, друзья умолчали. Кому какое дело, откуда художник черпает вдохновение.

Курское солнце взошло стремительно, как желтое печеное яблоко, пущенное из пращи от горизонта вверх. Стало припекать. Спрессованные шашки чернозема, нарезанные траками, засыхали в кособокие пирамидки, и передние танки отшвыривали их назад. Пирамидки безвредно пощелкивали о броню задних танков и рассыпались, совсем как во время пионерских военных игр о деревянное крашеное чучело вражеской бронемашины…

Колонна остановилась. Высунувшийся из люка механик-водитель проорал, зычно перекрывая двигатель:

– Степаныч, кажется, бомбардировщики гудят?

Командир вылез из башни по пояс и прислушался. Гул приближался и рос, заполняя собой все небо. Знакомый до тошноты звук. «Юнкерсы». Пехота начала разбегаться от обочины разбитой дороги.

– Воздух! Во-о-оз-дух!

Широким плоским фронтом по синему небу ползли фашистские бомбардировщики. Звенья двигались в четком порядке. Стальные птицы с крестами на крыльях были похожи на грозовую тучу. В воздухе стали рваться белые облачка зенитных снарядов. Первые звенья бомбовозов легли на разворот для бомбометания. Зенитный огонь усилился до предела. «Юнкерсы» зашли со стороны солнца и с воем начали пикировать. Разрывы зенитных снарядов стали кучнее. Ведущий, а за ним – другие, наклонив острые носы, вышли на цель и начали сбрасывать бомбы. Первые бомбы росли черными каплями, приближаясь к земле, и через миг после их падения земля вдруг вздыбилась и задрожала. Взметнулась черная пыль. Бомбардировщики замкнули круг, пикируя один за другим.

Израсходовав боекомплект, самолеты ложились на обратный курс. Строгая воздушная карусель рассыпалась: отбомбившиеся устремились домой, подальше от опасных зенитных разрывов. Один из последних самолетов спикировал и сбросил бомбы далеко от дороги, но увернуться от плотных облачков-разрывов не смог. С оскорбленным ревом «Юнкерс» свалился в штопор, стремительно снижаясь вслед за бесполезно истраченными бомбами. Над черным следом гибнущего самолета вспыхнул белый купол немецкого парашюта и тут же погас, прошитый трассирующими строчками очередей. Летчик, скорее всего уже мертвый, темной фигуркой скользнул вниз, увлекая за собой бесполезные стропы и ошметки купола. Падение пилота напомнило Ковалеву вращающийся полет кленового семечка.

На дороге горели две машины технического обеспечения, да в придачу прямым попаданием разнесло тягач, буксировавший гаубицу. Разбитую технику танки первой роты сбросили в кювет, расчищая дорогу.

На танке командира третьей роты Дергачева вспыхнул запасной бак с горючим. Пламя расплылось по борту, стекая к гусеницам. Механик-водитель яростно сбивал огонь куском брезента. На помощь ему бросился экипаж и пехотинцы, вылезшие из кювета. Горстями, касками и саперными лопатками солдаты зачерпывали мягкую землю и швыряли на горящую броню. Злой и красный Дергачев, тоже капитан и орденоносец, убедился, что машина на ходу, и скомандовал экипажу занять свои места.

Медики оказывали помощь раненым. Погибших быстро похоронили в одной из воронок. Убитыми потеряли нескольких пехотинцев и водителя технички. Ковалев восхищенно покачал головой: «Молодцы зенитчики, красавцы. Минимальные потери. Будто не полк, а одна этажерка отбомбилась. Интересно, а наши-то истребители где?»

Капитан спрыгнул на землю и длинно сплюнул. Он никогда бы не позволил ни себе, ни кому-нибудь еще плюнуть на броню своей «сотки».

Над дорогой взвилась сигнальная ракета. В танковых рациях прозвучала команда:

– Продолжить движение! Пошли! Пошли!

В два прыжка капитан взлетел обратно и нырнул в люк.

Танки, покачивая стволами орудий, двинулись дальше, поднимая облака пыли. Танк Ковалева повторил маневр машины лейтенанта Крутова, объезжая огромную воронку. Ямища еще курилась легким парком, в воздухе кисло пахло сгоревшей взрывчаткой. Водители, двигавшиеся следом, в точности повторяли маневр впереди идущих, брезгливо дергая кормой и как бы задирая еще выше длинные пушечные носы, выказывая полное презрение к воронке в частности и всему гитлеровскому войску в целом.

* * *

Уральский танковый корпус не потерял во время многокилометрового марша ни одной единицы бронетехники, ни один танк не отстал из-за поломок. Свежий корпус передали в распоряжение 5-й гвардейской танковой армии, однако командарм генерал-лейтенант Ротмистров вводить его в бой не спешил… Между тем на Воронежском фронте дела обстояли из рук вон плохо. Немцы отжали советскую оборону на тридцать – тридцать пять километров, причем на отдельных направлениях угроза прорыва становилась почти реальностью. Второй танковый корпус СС, усиленный 503-м танковым батальоном вермахта, нанес удар чудовищной силы, и стальная лавина устремилась к Прохоровке, деревеньке, найти которую было трудно даже на крупномасштабной карте. Именно здесь, на участке фронта шириной в десять километров, фашисты готовились к решающему прорыву. Им нужно было теперь надавить немного сильнее; они вырвались бы на оперативный простор, и остановить их стало бы невозможно. В Ставке прекрасно понимали цену вопроса, и под Прохоровкой была выставлена для решающей схватки 5-я танковая армия, усиленная двумя корпусами.