Книга Единородная дочь - Джеймс Морроу

— Прибереги сперму, — посоветовала ему бледная женщина с лошадиной челюстью, чей плакат гласил: «Искусственное оплодотворение-Вечное проклятие».

Мюррей уже был возле самых баррикад, когда чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся. Один глаз остановившего его демонстранта скрывала черная кожаная повязка. Для вящего прославления Имени Своего Господь наградил сего истинно верующего массивными бицепсами, внушительной осанкой и завораживающим блеском единственного уцелевшего глаза.

— Что принесет тебе пролитое семя, брат мой? Тридцать долларов? Тебе недоплачивают: Иуда получил серебром. Воспротивься соблазну, брат!

— Видите ли, мою последнюю пробу забраковали, — оправдывался Мюррей. — Похоже, меня прогонят.

— Объясни этим людям, что они не правы. То, что они делают, — грех. Выполнишь мою просьбу? Мы здесь не для того, чтобы судить вас, — не судите да не судимы будете, так говорил Господь, — все мы грешники. Я сам грешник. — И тут громила торжественно сорвал повязку. — Если человек покушается на собственную плоть, это же великий грех.

Мюррей содрогнулся. Что он ожидал увидеть? Стеклянный глаз? Зарубцевавшееся веко? Во всяком случае, не эту черную уродливую дыру, напомнившую о недуге, поразившем его собственные гениталии.

— Грех… — Мюррей попытался высвободиться. — Хорошо, я передам.

— Благослови тебя Господь, брат мой, — торжественно произнес человек с дыркой вместо глаза.

Дрожа от недоброго предчувствия, Мюррей вошел в институт. Осторожно ступая по блестящему мраморному полу, миновал огромные настенные часы и ряд шарообразных светильников на кованых подставках и оказался наконец у стола миссис Криобель.

— Я скажу доктору Фростигу, что вы пришли, — коротко бросила та, аккуратно подровняв стоявшие на столе стерильные баночки для сбора спермы. Она была модной дамой и любила себя украшать. Мюррей знал далеко не все названия предметов ее туалета, аксессуаров, бижутерии и косметики.

— Они уже выяснили, что со мной не так?

— С вами — не так?

— С моей пробой.

— Это другой отдел. — Миссис Криобель указала на нескладную, но яркую женщину с ястребиным носом, сидевшую в противоположном углу холла. — Вы можете подождать вон там, вместе с пятьсот двадцать восьмым номером.

Холл был обставлен как гостиная первоклассного борделя. По углам роскошного персидского ковра стояли греческие вазы с папоротником, на задрапированных стенах в золоченых рамах красовались портреты ныне покойных нобелевских лауреатов, надменно взиравших на простых смертных, которые от нечего делать принимались их разглядывать. «Так-так, — размышлял Мюррей, изучая мрачные лица, — хотим мы этого или нет, следующее столетие принесет нам кейнсианскую экономику и новое поколение астрофизиков, кропающих плохонькую научную фантастику».

Отведя взор от покойного госсекретаря, 528-я одарила Мюррея широкой улыбкой. В защитного цвета пиджачке поверх черной водолазки, с прямыми иссиня-черными волосами и перламутровыми зелеными тенями на веках она напоминала битницу пятидесятых, загадочным образом перенесенную в эпоху банков спермы и генной инженерии.

— Мне все равно, мальчик будет или девочка, — вдруг сказала она, — никакой разницы. Все думают, что лесбиянки терпеть не могут мальчиков. Это не так.

Мюррей отметил своеобразную привлекательность собеседницы — она была тонюсенькая, с острым личиком и огромными глазами, этакий громадный паук, вернее, паучиха, нервно перебирающая тонкими лапками.

— Отца, наверное, было непросто выбрать?

— Не напоминайте.

Вместе они подошли к следующему портрету — шведскому гению в области черепно-мозговой хирургии.

— Сначала я хотела непременно художника или флейтиста, я ведь Рыба. Искусство, знаете ли, моя слабость. Но наука дает более надежный доход, так что в конце концов я остановилась на биологе-маринисте…

— Маринист — это художник, а про биолога надо говорить: гидробиолог.

— А мне нравится биолог-маринист. Это звучит как-то изящнее. Так вот, маринист — чернокожий. Как мне сказали, он один из сотрудников института. Я заинтересовалась было математиками, но вскоре мой интерес к ним иссяк. Фактически он был единственным кандидатом. Козерог. Куда денешься. Постойте-ка, попробую угадать… Вы похожи на еврейского романиста. Вас не обижает такое сравнение? Я подумывала об одном таком, но потом почитала его писанину, и она показалась мне ужасно чернушной, что ли. Вот я и решила, что такая карма мне в доме не нужна. Так вы романист?

— Вообще-то я работал над книгой, не художественной, правда.

— И как она называлась?

— «Герменевтика повседневности».

Когда ему исполнилось сорок, Мюррей решил не только собирать глубокомысленную непонятную литературу, но и написать что-нибудь в этом роде. Не прошло и полугода, как у него было готово уже триста страниц черновой рукописи плюс интригующее название.

— Повседневности что?

— Герменевтика. Интерпретация.

В фотолаборатории в Атлантик-Сити, где он работал — принимал проявленную пленку и выдавал готовые фотографии и слайды, — Мюррей сделал для себя поразительное открытие: фотоснимки предоставляют уникальную возможность заглянуть в потаенные уголки человеческой психики. Вот адвокат сфотографировал свою маленькую дочь: почему такой необычно низкий угол? А вот фотография дома, сделанная биржевым маклером: почему он так далеко отошел? Подтекст напрашивается сам собой. Фотоснимки были своеобразным зашифрованным языком, и Мюррей вознамерился во что бы то ни стало разгадать этот код. Его книга станет краеугольным камнем новой науки о семейной фотографии, талмудом фотодела.

— Это книга о моих наблюдениях во время работы в фотолаборатории. «Фоторама», знаете?

— А, да, я была там, — ответила лесбиянка. — Скажите, правда, что люди часто фотографируют себя во время секса?

— Некоторые из наших клиентов и в самом деле этим увлекаются.

— Я так и знала.

— Более того, у нас печатает свои фотографии один агент по недвижимости, фотографирующий исключительно животных, которые были… раздавлены.

— О боже!

— Белок, скунсов, сурков, кошек. Что ни пленка — все одно и то же.

— Так, значит, вы можете заглянуть человеку в душу, руководствуясь тем, что он приносит вам в «Фотораму»? Никогда не задумывалась об этом. Серьезное дело!

Мюррей улыбнулся. Не исключено, что его книга найдет своих читателей.

— А еще на моем попечении маяк, тот, что на мысе Бригантин.

— Маяк? Вы в самом деле зажигаете маяк?

— Ага. Только в последнее время не часто приходится это делать.

— А можно я приведу посмотреть маленького? Это будет так познавательно!

— Конечно. Меня зовут Мюррей Кац. — И он протянул руку.