Книга Король эльфов - Филип Киндред Дик

Я сказал все это в статье «Филип К. Дик: электропастух» (под редакцией Брюса Гиллеспи, «Nostrilia Press», 1975). Того же мнения держусь и сейчас.

Приятно видеть, что и читатели, и критики наконец-то начинают уделять Филу заслуженное внимание. Жаль только, что случилось это поздно. Во времена нашего с ним знакомства он постоянно сидел без денег — уже не начинающий автор, а все никак не мог свести концы с концами. Меня очень радовало, что в последний год жизни Фил не испытывал нужды в деньгах и даже достиг определенного достатка. Когда мы с ним в последний раз виделись, он казался сравнительно спокойным и довольным жизнью. Тогда шли съемки фильма «Бегущий по лезвию». Мы вместе пообедали и потом целый вечер болтали, шутили и вспоминали.

Много говорят о том, что под конец он склонялся к мистицизму. Я не знаю точно, во что Фил верил — отчасти потому, что его воззрения постоянно менялись, а отчасти потому, что трудно было отличить, когда он говорит серьезно, а когда валяет дурака. По моему впечатлению, он играл с теологией, как другие решают шахматные задачи. Ему нравилось задавать классический вопрос научной фантастики: «Что, если?» — по отношению к религиозным и философским понятиям. Очевидно, это придавало особую глубину его книгам. Куда привели бы такие раздумья лет через десять? Мы уже никогда не узнаем…

Насколько я помню, Фила, как и Джеймса Блиша, зачаровывала проблема зла в сопоставлении с прекрасным утраченным прошлым. Я уверен, Фил позволил бы мне процитировать последнее письмо, Которое я от него получил (датировано 10 апреля 1981 года):

«С промежутком в пятнадцать минут мне предложили для ознакомления две вещи: во-первых, книгу „Ветер в ивах“, которую я раньше не читал… Едва я успел ее пролистать, некто показал мне фотографию на развороте свежего номера журнала „Тайм“, о попытке убить президента. Вот раненые, вот сотрудник секретной службы с автоматом „узи“ наперевес, вот все бросаются на убийцу… Мой мозг пытался соотнести „Ветер в ивах“ с этой фотографией — и не мог. И никогда не сможет. Я принес книгу Грэма домой и сел читать, пока шли попытки запустить „Колумбию“ — как ты знаешь, безуспешные. Сегодня, проснувшись, я вообще был не в состоянии думать. Не было даже тех причудливых мыслей, какие приходят при пробуждении. Просто пустота, словно компьютеры у меня в мозгу утратили связь друг с другом, как на мысе Канаверал. Трудно поверить, что сцена покушения на президента и „Ветер в ивах“ существуют в одной и той же вселенной. Наверняка одна из них нереальна. Мистер Жаб, плывущий в лодочке вниз по реке, и человек с автоматом… Бесполезно, одно с другим не стыкуется. А что делать — приходится как-то жить».

Получив это письмо, я подумал, что в этом нравственном недоумении, словно в капсуле, заключена основная тема книг Фила. Он так и не нашел решения. Фил был человеком изощренно мыслящим и не доверял готовым ответам. В разных местах и в разное время он говорил много разных вещей, однако больше всего мне запомнились и лучше всего выражают этого человека слова, которые я процитировал в своем предисловии к первому сборнику интервью Грега Рикмана: «Филип Дик: своими словами» (Отрывки, «West/Valentine Press», 1984). Взято из письма 1970 г., которое Фил написал в «SF Commentary»:

«О своих романах я знаю одно: в них снова и снова маленький человек, спеша и обливаясь потом, утверждает себя. На развалинах земных городов он деловито строит крошечную фабрику по производству сигар или поддельных артефактов с надписью „Добро пожаловать в Майами, всемирную столицу развлечений“. В рассказе „Симулакрон“ он руководит мелкой фирмой, производящей непристойные электронные органы, а позднее — человекоподобных роботов, которые в конечном итоге представляют собой не столько угрозу для человечества, сколько досадный раздражающий фактор. Все происходит в миниатюрном масштабе. Коллапс огромен, а положительный персонаж на фоне вселенских руин, такой как Тагоми, Ранцитер, Молинари, — размером с комара, он невероятно ограничен в своих возможностях… И все же по-своему велик. Право, не знаю почему. Я просто верю в него и люблю его. Он победит. Кроме него, ничего нет. По крайней мере, ничто другое не имеет значения. Об этом и следует думать. Пока живет это крошечное воплощение отца, все хорошо.

Некоторые критики находят в моих сочинениях „горечь“. Меня это удивляет, потому что преобладающее настроение моих книг — вера. Быть может, критиков смущает, что я верю в нечто совсем маленькое? Им хочется чего-нибудь более глобального. Я им открою удивительную новость: нет ничего более глобального. Вообще ничего „более“, я бы сказал. А в самом деле, много ли нам надо? Вот мистер Тагоми — разве его мало? Он что-то значит, и этого довольно».

Я уже два раза вспомнил этот отрывок, потому что мне очень симпатичен этот крошечный элемент веры, идеализма в сочинениях Фила. Быть может, впрочем, я домысливаю. Фил был сложным человеком, и, по-моему, он производил разное впечатление на разных людей. Помня об этом, я могу всего лишь дать очень приблизительный набросок человека, которого я знал и любил, хоть большей частью и на расстоянии. И раз уж я так увлекся самоплагиатом, не постыжусь закончить словами, которые я опять-таки уже говорил раньше:

«Субъективный отклик… после того, как дочитана новая книга Филипа Дика, состоит в том, что в памяти остается не столько сюжет истории, сколько отзвуки стихотворения, полного изысканных метафор.

Эту особенность я высоко ценю, отчасти потому, что она не оставляет места схематичному пересказу, а главным образом — потому, что, когда мелкие детали забудутся, рассказ Филипа Дика оставляет по себе некий образ, который является ко мне в самые неожиданные моменты и пробуждает мысль или чувство, а значит, я становлюсь богаче благодаря тому, что прочитал его».

Приятно знать, что Фила многие помнят и любят. Надеюсь, что это надолго. Лучше бы его оценили раньше.

Роджер Желязны. Октябрь, 1986

СТАБИЛЬНОСТЬ

© Перевод М. Лахути.

Роджер Бентон неспешно расправил крылья, взмахнул ими несколько раз и взмыл с крыши вверх, в темноту.

Ночь вмиг поглотила его. Далеко внизу с других крыш, очерченных сотнями крошечных огоньков, взлетали люди. Некто в лиловом проплыл по воздуху совсем близко и скрылся в черноте. Бентона идея ночных гонок не привлекала — совсем не то было настроение. Лиловый вновь приблизился и призывно помахал рукой. Бентон отклонил приглашение, поднимаясь выше.

Спустя какое-то время он прекратил подъем и позволил воздушному течению подхватить себя, вознося над городом, что раскинулся внизу, — Городом Света. Восхитительное, пьянящее чувство охватило Бентона. Он то складывал громадные белые крылья, радостно окунаясь в плывущие мимо облачка, то нырял к невидимому дну гигантской черной чаши, над которой летел, и в конце концов спустился к огням города. Время, отведенное для досуга, подходило к концу.

Далеко внизу мигал огонек, намного ярче остальных, — Контрольное управление. Бентон помчался к нему, сложив белые крылья за спиной и вытянувшись в струнку. В какой-нибудь сотне футов от цели он раскинул крылья, нашел ими опору в воздухе и мягко спланировал на плоскую крышу.