Книга Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

— Тит, барин, Тит — старшой на дюжину, — отвечал тот, указывая кивком. — Вот он сам, в шапке с красным околом.

Работник, на коего указал парень, если и был старшим, то работал наравне с прочими. Сейчас влек он полную земли тачку к овражку, досадным образом врезавшемуся в просеку. Был он на вид старше сорока годов, однако ж казался еще крепок. Шапка же на седых волосах была попросту обшита красною лентой.

— Постой, старина! — окликнул его путешественник. — Есть до тебя разговор.

Работник, придерживая тачку, в свой черед совлек с головы начальственную свою шапку. Серые глаза его пристально, почти дерзко, прищурились, внимательно изучая лицо прибывшего.

Помедлив немного, словно бы размышляя, тот спешился.

— Скажи-ка, много ль раз на твоем участке выходило пересеченье с местными дорогами? — Прибывший вытащил из кармана записную книжицу в змеиной коже.

— Дважды… барин, — работник, видимо, озадачился тем, как обратиться к одетому в штатское.

— Дважды на двенадцать, да с обоих концов, — сквозь зубы пробормотал тот, вытаскивая из корешка книжицы карандашик.

«48 постов да причесть еще дюжину, где окажется чаще», — почерк был крупным и резким, сильно вдавленным в бумагу — сущее горе для учителя чистописанья, что когда-то тщился его перебороть.

— Людные были дороги?

— Да так себе, барин, но не то чтоб вовсе заросшие.

— Ладно. Лачуги эти не забываете за собою разбрасывать?

— Уж семь раскидали по бревнышку, — усмехнулся работник.

— Скажи молодцам, управятся — будет завтра и чарка, и хороший отдых. А не управиться никак нельзя, хоть ночь до утра не разгибайтесь. — Прибывший вдруг пристально вгляделся в собеседника: — Э! Да ведь ты не абы какой Тит, а Тит Кузьмин? Я тебя без бороды не враз узнал. Помнишь Орешкино под Смоленском, а, старина?

— Я-то тебя с первого взгляду вспомнил, да негоже нашему брату в знакомцы набиваться, — усмехнулся работник.

— Чай не в кабаке вместе гуляли, — не сердито нахмурился его собеседник. — Дурак бы ты вышел, коли б не открылся перед боевым товарищем. Вот, стало быть, куда тебя жизнь занесла.

— Так сам, поди, помнишь, нашу-то Вереевку вслед за Орешкиным сами красному петуху отдали. Жаль было до слез, а все лучше красному петуху, чем заморскому Антихристу.

— Вот и тогда я сто раз говорил, — с усмешкою молвил давний знакомец. — Да все, видно, не в толк. Бонапарте не за морем правил, просто далеко от наших пределов.

— Да ладно, не за морем, так не за морем. Правду сказать, много ты тогда нам про их дела поганые рассказывал, на привалах-то. Стало быть, деревеньку-то сожгли, поднять толком не удалось, вот нас по сиротству и приписали.

— Ты, Тит, в каком поселении? Похлопочу я за тебя.

— Нужды нет, барин, за всех-то не похлопочешь. Можно и там приобвыкнуться. Везде человек живет. А ты не поменялся почти, такой же молодой. А в чинах, поди, изрядных. Как тебя величать-то, скажи?

— Да как прежде. Чины мои не тебе считать, да и не столь уж они велики. Я в случай не попал.

— Чудно, Роман Кирилыч. Кому уж и быть обласкану, как не тебе.

— Мимо, старина. Ну да что обо мне… Дурью маешься, надо будет — проще нет узнать, какую часть сюда поставили.

— Не трать время понапрасну, — лицо Тита Кузьмина сделалось сурово. — Все уж мне одно, где век доживать, стар я. Не телом стар, жать-косить — молодого еще обгоню, стар я душою.

— Да, доводилось и мне не раз о том думать. Видать, и впрямь лихолетье душу старит. А лета были лихие.

— Лишь бы не лучше тех, что сейчас грядут.

— О чем бишь ты?

— Да уж не к добрым временам такие дороги ладят, чтоб в обход городов, — лукаво прищурился Тит Кузьмин. — Да еще со спехом с эдаким, да в секрете.

— Твоя правда, — нахмурился названный Романом Кирилловичем. — Времена грядут — дрянь.

— А дорога-то тож, того, дрянная выйдет, — невесело усмехнулся Тит Кузьмин. — Где в неделю землю умять? С первыми дождями поплывет, а к весне наново делай.

— Да леший пусть по ней катается, весной-то, — Роман Кириллович нахмурил чело. — На один раз она нужна, то есть нужна на два раза, но чтоб дважды пригодилась, о том еще Бога молить надобно.

— Темно говоришь.

— Не обессудь.

— Да чего уж.

— Ладно, старина, прощай покуда.

— Прощай и ты, Роман Кирилыч, Бог тебе в помощь.

Боевые товарищи обнялись.

Роман Сабуров вскочил в седло. Торопился он и теперь, хоть и повернул в сторону Новгорода. Часть пути мчался он галопом по новой дороге, покуда она не уперлась в лес, затем вновь углубился в заросли. Впрочем, на сей раз продираться сквозь чащу довелось недолго, вовсе недолго, словно бы деревья были желто-зеленым занавесом, который некто медлит убрать до нужной минуты. Вскоре уж копыта Груздя звонко пересчитывали верстовые столбы по Новгородскому тракту.

Дорога сделалась оживленной, предвещая близость станции. И вскоре та не заставила себя ждать, явив взгляду два длинных ряда конюшен, возле коих, как водится, человек пять путешествующих препирались со смотрителем в рассуждении первого права на лошадей. Путники менее торопливые хлопотали около своих карет и тарантасов. Поглубже, в старых ясенях, виднелось крыльцо под крашеным козырьком, ведущее в дом. Туда и направился от коновязи Роман Сабуров.

На чистую половину только что доставлен был с подобающим почтением пышущий самовар. Изрядное проезжее семейство наслаждалось близ него чаем. Миловидная мать, снявши перчатки и тальму, не успевала разбираться, чтоб дети подавали чашки за добавкою всяк в свой черед, не стучали ложками и не грызли сахар вприкуску. Шум стоял неимоверный.

Приказавши подать битого мяса и вина, Сабуров уселся в самом дальнем углу залы, под поблекшими лубками, на коих черные мыши хоронили кота.

Избавившись от билликока[1]и плаща, Роман Сабуров явился величавым красавцем, невзирая на то, что лета его перевалили четвертый десяток. Темно-золотые волоса, коротко подстриженные, модным манером крупно вились над высоким белым лбом без помощи щипцов цирюльника. Недлинные бакенбарды подчеркивали прямизну римского носа и подбородок того решительного рисунка, что присущ опять-таки римским статуям. Бог весть какого цвету были глаза у Катонов и Куриациев, у Романа же Кирилловича они поблескивали темным сапфиром.

Сабуров явственно ждал кого-то, однако ж без тени нетерпения, кое, верно, не было вовсе в его натуре. Покойный взгляд его рассеянно скользил по лицам других путешествующих и по столам с табуретками — пожалуй что, с равным безразличием.

Спустя час с лишним, когда Роман Кириллович уже резал на тарелке мясо, терпение его было вознаграждено. В помещенье вошел высокий военный в треуголке с белым плюмажем и, тут же заметив Сабурова, быстрым шагом направился к нему.