Книга Двум смертям не бывать - Наталья Шнейдер

— А то они не знают, чем дело кончится. Но ты прав: люди смотрят. Я буду помнить об этом.

Какое-то время ехали молча, лишь мерно чавкали копыта по весенней распутице, да чуть поскрипывали колеса телеги с провиантом. Редкие встречные крестьяне торопливо сворачивали на обочину, низко кланяясь.

— Насчет Хлодия не передумал? — спросил вдруг Рамон. — Еще не поздно отослать парня. Пошлю за оруженосцем к кому-нибудь из вассалов, никуда не денутся.

Вспыхнувшего лица юноши он словно бы не заметил. Мальчик рвется доказать, что уже не ребенок, но впереди отнюдь не турнир.

— Говорили уже, — ответил воин.

— Говорили. Но у тебя больше нет наследников.

Семью Бертовина два года назад унес мор, изрядно погулявший в этих краях. Сам Рамон тогда лишился жены, с которой успел прожить несколько месяцев. На могиле он был лишь во время похорон: увидел, как закрылась плита склепа, отделяя мертвых от живых, выслушал молитвы священника вперемешку с причитаниями матери: жаль, что детей не нажили. И ушел, чтобы больше не возвращаться. Он не выносил кладбища. А вот Бертовин у своих бывал частенько.

— Тогда спрошу прямо: тебя смущает только это? Или то, что оруженосец — не юноша знатного рода, как того требует обычай, а сын бастарда твоего деда?

Рамон поморщился:

— Брось. Я же сам взял его в оруженосцы пару лет назад, когда вернулся с запада. Хоть матушка и фыркала. И ни разу не пожалел: парень смышлен и расторопен. Но…

— Что ж, если говорить о благе моего сына, — сказал Бертовин, поняв, что продолжения не последует, — то повторю то, о чем уже говорил: замок превратился в болото. Хлодию будет полезно посмотреть, что да как у других. Пообтереться в обществе.

— И привыкнуть к пересудам за спиной, — хмыкнул Рамон. — Хотя нашей семье и прощают то, что никогда бы не сошло с рук другим, сплетен все равно будет предостаточно. И все же он молод, а в Агене, помнится, не так уж тихо.

— Скажи-ка, а сколько лет было тебе, когда господин посвятил в рыцари вопреки всем правилам?

— Пятнадцать. Нашел, что в пример взять. Мне деваться некуда было.

— Вот и ему — пятнадцать, — хмыкнул Бертовин. — Всем нам некуда деваться. И у всех впереди погост. Что ж теперь, всю жизнь только туда и глядеть?

Рамон пожал плечами:

— Ты отец. Поступай как знаешь.

— Да. И у меня была возможность увидеть, что вырастает из мальчишек, которых слишком оберегают.

Рамон помрачнел.

Он любил брата, насколько вообще можно любить человека, с которым удается свидеться от силы седмицу[2]за год. Вплоть до последнего времени, когда Рамон поселился в родном замке, дома рыцарь бывал лишь урывками. Но как бы он ни относился к родичу, приходилось признать, воином тот был никудышным. Соседи и вовсе отзывались о Рихмере с изрядной долей пренебрежения: чего ждать от человека, который, не посоветовавшись с маменькой, ступить боится? Старшие — те люди как люди, а этот — ни в мать, ни в отца. Не будь двойняшки на одно лицо, точно бы про заезжего молодца разговоры пошли. А так… кабы нечисть какая подменила, облик приняв, — тогда бы, ясное дело, в церковь зайти не мог, а этот как все, каждую седмицу. Выходит, в семье не без урода… В лицо братьям никто, конечно, ничего подобного не говорил, но Рамон умел слышать недосказанное.

До семи лет близнецы росли не разлей вода. А когда пришло время отдавать их в ученье, матери стало жаль отпускать от себя младшенького, даром, что младше он был на четверть часа. И сколько ни уговаривал Бертовин, воспитывавший этих двоих с рождения, не разлучать братьев, переубедить госпожу не смог. Рамон отправился в столицу пажом к герцогу Авгульфу, Рихмера отдали в замок соседа, престарелого барона.

Следующие десять лет Рамон бывал дома лишь наездами, когда позволял господин. Да еще на похоронах старших братьев. Последние три года он и вовсе провел на Западе, сначала сопровождая сюзерена в качестве оруженосца, потом — как полноправный вассал водил копье под его знаменами. Вернувшись, Рамон хотел остаться дома насовсем. Даже женился. Невесту выбрала мать — но какая, в общем, разница? Была бы девица из приличной семьи, да с приданым, за последние пять поколений богатый некогда род изрядно оскудел. Но жена вскоре умерла, а сам Рамон постоянно ощущал себя лишним. То, что в его представлениях считалось доблестью, в глазах матери и брата выглядело нелепой прихотью взрослых детей, сменивших деревянных солдатиков на настоящие армии. И письмо от сюзерена, требовавшего к себе вассалов с трехмесячным запасом провианта, показалось посланием свыше.

Мать, узнав о предстоящем отъезде, лишь молча кивнула.

В последнюю ночь в замке Рамон проснулся от грохота. Откуда-то сами собой вернулись старые привычки, и он скатился с ложа, подхватив лежащий у изголовья нож, раньше, чем вспомнил, кто он и где. Дальше тело снова сработало бездумно: метнуться на слух к человеку в комнате, уронить, прижать коленом к полу, держа нож у горла…

— Сдурел? — раздался полузадушенный голос брата.

Рамон выругался, убирая колено с его лопаток.

— Какого рожна тебя принесло? Зарезал бы спросонья как куренка… — Он снова ругнулся.

Надо было вечером с вином поаккуратнее, допился, спросонья не помнит что и где. Вроде последние два года не водилось привычки просыпаться с ножом в руке, а тут — на тебе! Может, дело было в том, что мыслями Рамон уже был там, на Западе, где из-за любого дерева нужно было ждать стрелы, а чужой в комнате мог оказаться только убийцей.

Светца[3]на обычном месте не нашлось. Он обнаружился на полу, куда его в потемках смахнул Рихмер. Рамон вставил лучину в чугунный расщеп, высек огонь. Повторил, глядя на брата:

— Какого рожна ты тут делаешь?

— Не спится, — буркнул Рихмер, глядя снизу вверх и отчего-то не торопясь подниматься с каменного пола.

— Когда не спится, нужно к бабе под бок, а не по замку шататься. Или жена снова из постели выставила? Так нашел бы девку какую…

— Да ну ее, — брат махнул рукой. — Никуда не денется. Это ведь ты завтра уезжаешь, не она. Останусь тут опять один. В этом бабьем царстве. Пока не помру.

Он встал, пошатнулся, снова едва не смахнув на пол светец. Оперся о стол:

— Знал бы ты, как я тебе завидую… Ноги в руки — и поминай как звали. А мне тут с этими… расхлебывать.

Только сейчас Рамон сообразил, что от близнеца ощутимо несет хмельным. Вздохнул: похоже, выспаться перед дорогой не получится. Придержал Рихмера за локоть, усаживая на скамью.

— Погоди, сейчас приду. Попрошу, чтобы принесли горло промочить.

Брат мотнул головой, льняные волосы едва не задели огонь: