Книга Евангелие от Крэга - Ольга Ларионова

Он пружинисто поднялся, сдвинул меч на правое бедро и размашисто зашагал прямо на солнце, полускрытое нежной дымкой. Некоторое время придется на всякий случай держаться кромки леса, пока не попадется отбившийся от выводка строфион, желательно молодой, так как обуздать заматерелого без должной сноровки будет ему не под силу. Вскоре послышался плеск воды, и путь ему преградил глубокий овраг: направо уходящий прямо в чащу леса, а налево уныло тянущийся к большой дороге и, наверное, далее, к новому лесу, где он расступится вширь, и обернувшись уже полноводной рекой, стремящейся, как и все реки, к Бесконечной Воде, по берегу которой, говорят, пролегла последняя дорога. Он подошел к самому краю и завертел головой, прикидывая где бы сподручнее спуститься, как вдруг, на свое счастье, приметил здоровенный ствол, перекинутый с одного края оврага на другой. Тут же торчал и пень, почти свежий – значит, поваленное дерево не успело сгнить. Харр еще раз зорко огляделся – перебираясь по шаткому мостику, который потребует максимальной сосредоточенности, он на какое-то время станет беззащитной и заманчивой мишенью – но степь была по-прежнему пуста. Он одним ударом меча срубил молоденькое деревцо и, освободив его от чахлых веточек, примерил получившуюся жердину в качестве балансира. Ничего, годилась. Он вздохнул и шагнул вперед, стараясь глядеть только на носок сапога. Кора зашелушилась и посыпалась вниз – ну вот, этого ему только и недоставало! Но переход закончился благополучно, и он уже скорее по привычке, чем по необходимости, глянул назад.

На той стороне оврага, по пояс в траве, стояли ровной шеренгой четверо и молча глядели на него.

Как это бывало, после одного беглого взгляда, самым точным и сильным было общее впечатление, а не усмотренные детали. Так вот: в этой четверке было что-то необычное, до дикости. Эта странность состояла не в их непостижимом бесшумном появлении и не в сосредоточенном внимании к его скромной персоне. Разглядывать их в упор было бы непростительной неосторожностью глядеть противнику прямо в глаза следует только во время нападения, а до этого лучше всего делать вид, что за врага его не держишь, и рассматривать боковым зрением, исподтишка. Он так и сделал: ухватил жердину поудобнее и принялся деловито подсовывать ее под тонкий конец бревна, только что послужившего ему так вовремя подвернувшимся мостком. Бревно дрогнуло, съехало с места и, недолго покачавшись, гулко ухнуло в расселину, подняв на дне фонтан недолетавших сюда брызг.

Четверка наблюдателей не шелохнулась, Харр по-Харрада так же деловито отряхнул руки, не без некоторой демонстративности поправил меч на правом бедре и, круто повернувшись, зашагал прочь, влажной ложбинкой между лопатками ощущая сверлящий зуд от четырех пар глаз. И еще: до него наконец донеслось слово, вполголоса брошенное кем-то из чужаков. Чуткий слух менестреля позволил ему даже разобрать сказанное – это слово было «левша».

Ага, оценивали его все-таки на предмет драки. Да и сейчас не поздно угостить его короткой стрелой или столь популярным на этой дороге боевым топориком из железного дерева. Но ни то ни другое не летит бесшумно. Он шел и шел, быстро, но не срываясь на бег, и ни один шорох за спиной не говорил об опасности. И все-таки было чертовски неуютно. Наконец он не выдержал и обернулся – насколько хватало зоркости, степь была по-прежнему безлюдна. Ну и хорошо. И тут впереди, из-за купы едва начавшего желтеть кустарника, он услышал глуховатый, отрывистый рык.

Чужаку с соседней дороги обязательно почудился бы гибкий пятнистый зверь, вроде тех, что ходят у Аннихитры в упряжи; но он-то прекрасно помнил, что этот совсем не птичий, резонирующий звук исходит из раздутого зоба крайне рассерженного строфиона. Вопрос только: дикого – или уже прирученного?

Позабыв обо всем, что могло еще возникнуть у него за спиной, Харр рванулся вперед, на цыпочках обошел кусты и вытянул шею, приглядываясь. Надо же, и тут повезло: громадная черная птица, лежавшая на затененной проплешине, была запряжена в легкую повозку, уже наполовину загруженную валежником Ага, значит, недалеко и становище. Харр, уже не таясь, подошел и ударом ноги вытряхнул валежник. Строфион глянул на него наглыми красноватыми глазками и отнюдь не благодарственно зашипел. Харр порылся за пазухой и выудил незрелый мякинный орех, сердцевина которого особенно хороша с диким медом. Кинул строфиону. Тот сглотнул подношение, словно муху, и снова зашипел. Харр размахнулся и весьма ощутимо врезал ему по клюву подействовало. Строфион вскочил на ноги и послушно пригнул шею. Харр забрался в повозку, подбирая вожжи, и тут из леса выскочил смерд, вереща испуганно и призывно. Странный смерд, больно раскормленный и опрятный. Другой на его месте бухнулся бы в ноги и головы не подымал, пока знатный караванщик – а уж это-то было заметно по многочисленным галунам на харровой одежде – соизволит удалиться на его убогой таратайке. Но смерд продолжал что-то кричать вслед, зазывно и даже радостно. Харр, не оборачиваясь, натянул поводья и пустил строфиона по старому следу, хорошо различимому по еще не успевшей подняться смятой траве. Эта прочерченная по степной позолоте колея должна была привести его на кочевую стоянку; что это был не город, Харр не сомневался – слишком уж далеко от большой дороги. У междорожного леса городов не ставят. Он, насколько это было возможно, развалился в подпрыгивающей таратайке, принимая позу небрежную и ленивую – по тому, каким его увидят, будет и стол, и постель. Свободною рукой взбил волнистые серебряные кудри, в которых змеилась иссиня-черная, как строфионово перо, приманчивая прядь – меч острый для женских сердец. Мысль при этом невольно обратилась к диковинным чужакам, с таким непостижимым спокойствием, если даже не равнодушием, наблюдавшим за ним с той стороны оврага. И что только…

И тут он разом понял, что именно было в них диковинным.

Это были ряженые. Самые настоящие ряженые, словно перенесенные сюда с княжеского пира в земляном дворце Аннихитры, где ему однажды довелось-таки петь. Ну конечно, ряженые, а кто же еще: крашеные волосья, лица тоже чем-то намазаны – светлые, как свиные рыла. Только наряды не шутовские, без лоскутков разноцветных. И оружия не заметно. И непременных колокольцев. А если все-таки не ряженые, то кто?

А вот кто: сибиллы. Ни разу живьем ни единого не видал, но слыхал чудные они; ежели старые да поднаторевшие в своем искусстве (а при гарантированном бессмертии чем, кроме колдовства, и заниматься?), то любую личину принять могут. И еще рассказывали – если встретятся двое, обязательно друг перед другом похваляются кто чем горазд, может, и к нему приглядывались, не испробовать ли на нем свои заговоры?

Одно смущало, редкостное это дело – сибиллу встретить. А уж сразу четверых… И тут у него над головой что-то словно прочирикало. Он невольно втянул голову в плечи, и напрасно: это была всего лишь стремительная пичуга-посланница, изумрудная, с яркой желтой грудкой. Ну да, ведь на Дороге Строфионов они именно такие. Другое чудно: чтобы простой смерд послал молвь-стрелу? Сколь же богат должен быть его караванник…

Ну тем слаще будет прием. Да вот, кстати, и купола стойбищных юрт поднялись из травы. Строфион ускорил бег без понукания. Харр, однако, придержал вожжи – приближаться следовало солидно, без спешки, как подобало именитому гостю. Навстречу уже выбегали обитатели становища, что-то уж чересчур восторженные и изумленные. Впереди всех – детина на голову выше его самого, с пышным алым бантом на шее. Рот до ушей, глазки прищуренные, маслянистые, оценивающие – сразу видно, на ходу прикидывает, какой прок с нежданного посещения. Надо будет что-нибудь наврать про знакомство с князем. Строфион лег на тропу и выгнул шею, всем своим видом показывая, что с него довольно. Детина с бантом одной рукой поднял вожжи, упавшие на землю, другую почтительно подал Харру, помогая ему сойти с повозки. Толпа, следовавшая за ним на расстоянии трех шагов, приветственно загудела – приглашали осчастливить жилище, разделить трапезу и постель. Понятно.