Книга Второй удар гонга - Агата Кристи

Конечно, это именно слово «Арлекин» застряло в голове, всколыхнув какие-то воспоминания, воспоминания, запрятанные так глубоко, что сразу и не извлечь. Пестрые краски. Костюм арлекина. И тут он решил, он подумал… мелькнула нелепая, тревожная мысль, будто каким-то образом сервиз имеет к нему отношение. Поставлен здесь для него. Может быть, в Кингсбурн-Двор заезжал выпить кофе или купить себе чашку его старый друг мистер Харли Кин и попросил выставить его в витрине? Сколько же лет они не виделись? Много, ох много. В последний раз, кажется, распрощавшись, мистер Кин повернулся и пошел прочь по деревенской улочке, которую они прозвали Аллеей Влюбленных. Тогда мистер Саттерсвейт думал, что они непременно будут встречаться по крайней мере раз в год. Или хотя бы в два. Тем не менее нет. Вышло совсем иначе.

Ему в голову пришла удивительная, замечательная мысль: а что, если здесь, в этой крохотной маленькой деревушке, он снова увидится с мистером Харли Кином?

– Что за глупости, – сказал сам себе мистер Саттерсвейт. – Что за глупости. Вот уж выживший из ума старик.

Он скучал по мистеру Кину. За все последние годы ни один человек на свете не взволновал, не взбудоражил его так, как некогда волновал и будоражил мистер Кин. Тот умел появляться неожиданно, и если появлялся, следом происходило всегда что-нибудь необыкновенное. С ним, с мистером Саттерсвейтом. Впрочем, не совсем так. Не с ним, а с помощью мистера Саттерсвейта. Это было прекрасно. Да, именно так и сказал бы мистер Кин, именно это слово. Слова, слова. Мистер Кин что-нибудь рассказал бы, мистер Саттерсвейт что-нибудь бы придумал. Что-то заметил бы, что-то сообразил, что-то понял бы. Над чем-то задумался бы. А мистер Кин сидел бы тем временем перед ним за столом и, конечно, одобрительно бы улыбался. Одно какое-нибудь его слово, и в голове вихрем завертелись бы мысли, и он, мистер Саттерсвейт, стал бы снова деятельным и молодым. Он, мистер Саттерсвейт, человек, у которого столько друзей. Человек, в друзьях у которого герцогини и даже один епископ, то есть люди весьма значительные. Значительные, уточнил он про себя, в общественном смысле. Это потому, что, в конце концов, он, мистер Саттерсвейт, всегда был снобом. Ему нравилось дружить с герцогинями, нравилось быть другом семейств, которые значились в королевских списках в течение многих столетий. Правда, еще у него все же были и другие друзья, которые ему тоже нравились, хотя с точки зрения общественной они были не всегда примечательны. Они были совсем другие, молодые, попавшие в беду, влюбленные, невезучие и нуждавшиеся в его помощи. Раньше, благодаря мистеру Кину, он, мистер Саттерсвейт, мог бывать кому-то полезным.

Потому он теперь и стоит, как дурак, на пороге невзрачного сельского магазинчика, где продаются обычный фарфор, чайный сервиз и кастрюльки.

– Так или иначе, – сказал сам себе мистер Саттерсвейт, – нужно зайти. Глупо сразу тащиться обратно и даже не зайти… на всякий случай. С машиной, насколько я понимаю, они все равно провозятся дольше, чем говорят. Какие там десять минут. Я зайду просто на всякий случай, вдруг что-нибудь любопытное.

Он еще раз взглянул на витрину с сервизом. И неожиданно понял, что фарфор этот очень хорош. Хорошего качества. Отличный современный фарфор. Он напряг память, пытаясь что-то припомнить. Ах да, герцогиня Лейтская, сообразил он. Замечательная была старая леди. Как добра она была к своей горничной во время сильного шторма, когда корабль шел на Корсику, та слегла от морской болезни. Герцогиня ухаживала за ней с заботливостью и терпением кроткого ангела и лишь на следующий день вновь показала характер, против чего в те годы никто из слуг, кажется, ничего не имел против, во всяком случае, не проявлял никаких признаков возмущения.

Мария. Да, герцогиню звали Марией. Милая старая Мария Лейтская. Она умерла несколько лет назад. Это у нее был утренний чайный сервиз «Арлекин», вспомнил мистер Саттерсвейт. Да, у нее. Большие разноцветные чашки. Одна была черная. Одна желтая, третья красная, а потом еще одна удивительно неприятного красновато-кирпичного цвета. Кажется, этот цвет, подумал мистер Саттерсвейт, был любимый у герцогини. Он вспомнил ее рокингемский сервиз, тоже красно-кирпичный, украшенный позолотой.

«Ах, – вздохнул мистер Саттерсвейт, – хорошее было время. Но, кажется, все-таки пора зайти. Выпить чашку кофе или что-нибудь вроде. Наверняка молока в нем больше, чем кофе, и наверняка он с сахаром. Тем не менее нужно же как-то убить время».

Мистер Саттерсвейт переступил порог. В кафе было почти пусто. Время чая, подумал он, пожалуй, еще не наступило. Кроме того, сейчас вообще мало кто пьет чай. Разве что дома, и то главным образом старики. Возле дальнего окна за столиком сидели молодые влюбленные, а напротив возле стены сплетничали две женщины.

– Я сказала, – говорила одна из них, – я сказала ей, что так нельзя. Так нельзя, и я не намерена это терпеть, я так и Генри сказала, и он со мной согласился.

У этого Генри, должно быть, нелегкая жизнь, мелькнуло в голове у мистера Саттерсвейта, и он давно, конечно, усвоил, что с ней легче согласиться, о чем бы ни шла речь. В высшей степени неприятная женщина и в высшей степени неприятная у нее подруга. Мистер Саттерсвейт отвел взгляд в сторону и сказал продавщице:

– Нельзя ли взглянуть, что тут у вас?

За прилавком стояла симпатичная женщина.

– О да, сэр, конечно. Мы только что получили новый хороший товар, – ответила она.

Мистер Саттерсвейт поглазел на разноцветные чашки, подержал парочку в руках, рассмотрел со всех сторон молочник, подержал в руках фарфоровую зебру, подумал и потрогал, разглядывая весьма симпатичные пепельницы. Услышав, как за спиной задвигались стулья, он оглянулся и увидел, что обе женщины, расплатившись, направляются к выходу. Навстречу им в кафе вошел высокий человек в темном костюме. Он сел за только что освободившийся столик спиной к мистеру Саттерсвейту. Мистер Саттерсвейт решил, что со спины вид у него вполне симпатичный: спина у незнакомца была сухощавая, крепкая и мускулистая. Тем не менее, может быть, оттого, что в кафе было слишком сумрачно, что-то в ней было мрачное, почти зловещее. Мистер Саттерсвейт вновь отвернулся к пепельницам.

«Нужно купить одну, чтобы не огорчить хозяйку», – решил про себя мистер Саттерсвейт.

Так он и сделал, и, пока расплачивался с продавщицей, выглянуло солнце.

Мистер Саттерсвейт прежде и не сообразил, что в кафе темно, потому что хмуро на улице. Небо почти сплошь было в тучах. «Набежали они, – вспомнил мистер Саттерсвейт, – пока мы искали станцию». Но теперь вдруг снова выглянуло солнце. Лучи его заиграли в пестрых вазах, на чашках, пробились в кафе сквозь похожий на церковный витраж, который, подумал мистер Саттерсвейт, остался здесь, наверное, от викторианских времен. Осветили мрачноватый зальчик. Добежали до нового посетителя. Оставили на черной угрюмой спине синие, красные, желтые пятна. И вдруг мистер Саттерсвейт понял, что перед ним сидит именно тот, кого он, мистер Саттерсвейт, хотел здесь встретить. Интуиция не подвела. Вдруг понял, кто это вошел и сел у стены за столик. Понял с такой отчетливостью, что не нужно было даже ждать, когда тот повернется лицом. Мистер Саттерсвейт забыл про фарфор, перешел в кафе, обогнул круглый стол и сел напротив.