Книга Роккаматио из Хельсинки - Янн Мартел

— Нуте-c… Одышка, кашель, потеря веса, слабость… Пол, у вас пневмония.

Конечно, я валял дурака, что я в том понимаю? Но оказалось — именно пневмония. На латыни Pneumocystis carinii pneumonia (пневмоцистная пневмония), для понимающих — ПЦП. В середине февраля Пол уехал в Торонто показаться семейному врачу.

Через девять месяцев он умер.

СПИД. Об этом Пол бесстрастно известил по телефону. Его не было почти две недели. Только что вернулся из больницы, сказал он. Меня качнуло. Первая мысль о себе. Не случалось ли, чтобы Пол при мне поранился? Если да, то что? Пил ли я когда из его стакана? Ел из одной с ним тарелки? Я пытался вспомнить, был ли мостик между нашими организмами. Затем я подумал о Поле. Пришла мысль об однополом сексе и тяжелых наркотиках. Но Пол не был геем. Впрямую о том он не говорил, но я знал его достаточно хорошо и ни разу не подметил в нем никакой двойственности. И наркоманом представить его было невозможно. В общем, дело не в том. Три года назад, когда Полу было шестнадцать, он с родителями на Рождество поехал на Ямайку. Попали в автокатастрофу. Пол сломал правую ногу и потерял сколько-то крови. В местной больнице ему сделали переливание. Шестеро свидетелей аварии предложили свою кровь. У троих была нужная группа. Небольшое телефонное дознание выявило, что через два года один из доноров внезапно умер, проходя лечение от пневмонии. Вскрытие показало серьезные токсоплазмозные церебральные нарушения. Подозрительное сочетание.

Пол обитал в Роуздейле, зажиточном районе Торонто. В выходные я его навестил. Ехать не хотелось, было одно желание — вообще не думать о случившемся. Ища повод уклониться от встречи, я спросил, удобно ли сейчас беспокоить его родителей. Ничего, приезжай, сказал Пол. И я поехал. Прибыл. Насчет родителей я оказался прав. Сердце кровью обливалось от состояния его родных в те первые дни.

Узнав о возможном источнике вируса, до конца дня Джек, отец Пола, не проронил ни слова. А наутро спозаранку спустился в подвал, взял ящик с инструментами и, накинув парку поверх домашнего халата, вышел на подъездную аллею, где принялся крушить машину. Хотя на Ямайке он был за рулем другого, прокатного автомобиля, и авария произошла не по его вине. Молотком вдребезги разнес фары и стекла. Изуродовал кузов. Вогнал гвозди в покрышки. Потом из бака отсосал бензин, облил и поджег машину. Соседи вызвали пожарных. Те примчались и погасили огонь. Приехала полиция. Давясь рыданиями, Джек объяснил причину своего поступка. Огнеборцы и стражи порядка проявили понимание; не выдвинув никаких обвинений, полицейские отбыли и лишь спросили, не надо ли подвезти его в больницу. Джек отказался. Первое, что я увидел, подойдя к большому угловатому дому Пола, — обгорелые останки «Мерседеса», покрытые засохшей пеной.

Усердный юрист, Джек занимался корпоративным правом. Когда Пол меня представил, он осклабился и, стиснув мою руку, проговорил:

— Рад познакомиться.

Похоже, больше сказать было нечего. Лицо его было багровым. Мэри, мать Пола, укрылась в спальне. Я видел ее на праздновании начала учебного года. В молодости она защитилась в университете Макгилла, получив ученую степень по антропологии, слыла отличной теннисисткой на любительском уровне и завзятой путешественницей. Ныне на полставки работала в какой-то организации по правам человека. Пол гордился матерью, они очень ладили. Мэри запомнилась мне изящной, энергичной женщиной, но сейчас она походила на сдутый воздушный шарик — калачиком свернулась на кровати, будто лишившись всех жизненных сил.

— Моя мама, — только и сказал Пол, встав в изголовье кровати.

Мэри не шевельнулась. Я не знал, что делать. Сестра Пола, Дженнифер, аспирантка-социолог в университете Торонто, от горя просто обезумела. Выглядела она ужасно — красные глаза, опухшее лицо. Кроме шуток, горевал даже семейный любимец лабрадор Джордж X. Он безвылазно лежал под диваном в гостиной и скулил не смолкая.

Вердикт вынесли в среду утром, и с тех пор (уже заканчивалась пятница) у всего семейства, включая Джорджа X., во рту не было даже маковой росинки. Джек и Мэри не ходили на работу, Дженнифер пропускала занятия. Спали когда и как придется. Однажды утром я наткнулся на Джека, спавшего на полу в гостиной: полностью одетый, он завернулся в персидский ковер, рука его тянулась к собаке, забившейся под диван. Могильную тишину дома нарушали только яростные вспышки телефонных разговоров.

Посреди всего этого царил безмятежный Пол. Он казался распорядителем похорон, который, излучая профессиональное спокойствие, дежурно сочувствует сломленным горем и утратой родственникам. Лишь на третий день моего пребывания в нем зародился какой-то отклик. Однако смерть не могла добиться признания. Пол понимал, что с ним произошло нечто ужасное, но не мог этого осознать. Смерть была где-то вовне. Оставалась теоретической абстракцией. Говоря о своем состоянии, Пол будто сообщал зарубежную новость. «Скоро я умру», — он произносил так, как сказал бы: «В Бангладеш перевернулся пассажирский паром».

Я предполагал остаться лишь на выходные (ждала учеба), но кончилось тем, что я провел там десять дней, в которых было много домашней уборки и готовки. Семья моих усилий не заметила, но это неважно. Пол мне помогал, радуясь, что есть чем заняться. Мы отбуксировали сожженную машину, заменили разбитый Джеком телефон, от подвала до чердака вылизали дом, искупали Джорджа X. (пес получил эту кличку, потому что Пол был без ума от «Битлз»; мальчишкой прогуливая собаку, он шептал: «Никто и знать не знает, что в эту самую секунду битлы Пол и Джордж инкогнито вышагивают по улицам Торонто», — и мечтал, как было бы здорово спеть «Помоги!» на стадионе Ши), накупили продуктов и заставили поесть всю семью. Я говорю «мы» и «Пол помогал», но в действительности все делал я, а он сидел рядышком в кресле. Лекарства дапсон и триметоприм одолевали пневмонию, но слабость и одышка не исчезли. Пол передвигался, точно старик — медленно, долго готовясь к каждому усилию.

Его родным понадобилось некоторое время, чтоб вырваться из хватки шока. Я подметил три состояния, в которых они пребывали, пока болел Пол. Первое чаще всего настигало их дома, где было некуда деться от боли, и тогда они уединялись: Джек ломал что-нибудь неподатливое, вроде стола или бытовой техники, Мэри погружалась в дрему, Дженнифер плакала в своей комнате, а Джордж X. прятался под диван и скулил. Второе состояние обычно наступало в больнице, когда родичи, окружив Пола, разом говорили, плакали, смеялись и шепотом подбадривали друг друга. И, наконец, третье состояние, которое можно бы назвать нормальным: когда находились силы прожить сутки, будто смерти нет вовсе, быть спокойными и мужественными, ибо каждый божий день требовал героизма и обычности. Эти стадии они переживали в течение месяцев, но иногда все три за один час.

Не хочу говорить о том, что СПИД делает с человеческим телом. Представьте ужас, а затем еще больший ужас (деградация невообразимая). Посмотрите в словаре значение слова «плоть» (столь упругого), а потом гляньте слово «истаять».

Однако это еще не самое плохое. Хуже всего вирус противоборства «я-не-умру». Он поражает массу людей, ибо проникает в окружение умирающего, в тех, кто его любит. В меня он попал очень быстро. Я помню точный день. Пол был в больнице. Вовсе не голодный, он дочиста съел весь ужин. Я смотрел, как он ловит вилкой горошины и тщательно пережевывает каждый кусок, прежде чем его проглотить. Так я помогаю организму в борьбе с болезнью. Каждая крошка зачтется, думал он. Эта мысль проступала на его лице, в его позе и даже на стенах палаты. Хотелось завопить: «На хрен эти горошины, Пол! Ты умрешь! УМРЕШЬ!» Однако слова «смерть» и «кончина», все их производные и синонимы были под негласным запретом. И оттого я просто сидел, сохраняя бесстрастное выражение, но подавляя закипавшую злость. Еще тяжелее было смотреть, как Пол бреется. Он был совсем не волосат, на подбородке его пробивался лишь жидкий пушок. Однако Пол стал бриться ежедневно. Каждое утро взбивал на лице холмы мыльной пены, которую соскребал одноразовым станком. Картинка врезалась в память: облаченный в больничный халат, еще относительно крепкий Пол перед зеркалом туда-сюда вертит головой и оттягивает кожу на щеках, дотошно выполняя совершенно бессмысленную процедуру.