Книга На полголовы впереди - Дик Фрэнсис

Теперь он больше не говорил, что это нелепая затея, но близкими друзьями мы так и не стали.

— Спрашивали про него? — поинтересовался он.

— Нет, никто.

— Вы уверены?

Как всегда, мои способности явно вызывали у него сомнения.

— Да, безусловно.

Я рассказал о том, как сторожил под разными дверями.

— Ну а с кем он встречался? До того, как отдал концы?

— По-моему, ни с кем, разве что рано утром, еще до того, как я его засек. Во всяком случае, никого не разыскивал. Сделал пару ставок в «тотошке», выпил несколько кружек пива, а потом разглядывал лошадей и следил за скачками. Сегодня дел у него было немного.

Миллингтон произнес вслух то самое крепкое словцо, которое я раньше оставил при себе.

— И теперь нам начинать все сначала, — сердито сказал он.

— Да, — согласился я.

— Позвоните мне в понедельник утром, — приказал Миллингтон.

— Хорошо, — ответил я и положил трубку. Сегодня суббота. Воскресенье — мой законный выходной, и понедельник тоже, если только не происходит ничего серьезного. Я понял, что в этот понедельник мне выходного, похоже, не видать. Миллингтон, да и вся служба безопасности вместе с правлением Жокейского клуба, до сих пор никак не могли пережить неудачу, которую потерпели в суде, лишившись верного шанса упрятать за решетку, вероятно, самого гнусного из негодяев, подстерегающих свою добычу за кулисами скачек. Джулиус Аполлон Филмер был обвинен в преступном сговоре с целью убийства помощника конюха, который имел неосторожность в пьяном виде заявить во всеуслышание в одном из пабов Ньюмаркета,[3]будто знает кое-что про этого такого-сякого мистера Филмера, за что этого сукина сына могут вышибить со скачек еще быстрее, чем Шергар выиграл дерби. Два дня спустя незадачливого помощника конюха нашли в канаве со сломанной шеей и полиция (при содействии Миллингтона) предъявила Джулиусу Филмеру, казалось бы, неопровержимое обвинение, установив, что убийство было заказано и спланировано им.

Но потом, в день суда, с четырьмя свидетелями обвинения произошло что-то странное. У одной свидетельницы случился нервный припадок, и ее в истерике отвезли в психиатрическую больницу. Один вообще исчез — впоследствии его видели в Испании. А двое по непонятной причине начали путаться в своих показаниях относительно фактов, которые до того помнили абсолютно точно. Защита вызвала в качестве свидетеля некоего симпатичного молодого человека, который под присягой заявил, что мистер Филмер и близко не подходил к отелю в Ньюмаркете, где, как предполагалось, состоялся сговор, а вместо этого всю ночь провел в деловых переговорах с ним за пятьсот километров оттуда, в мотеле (счет из которого был предъявлен суду). Никто не сообщил присяжным, что этот молодой человек с прекрасными манерами, негромким голосом и в безупречном костюме без единого пятнышка в этот момент уже отбывал срок за мошенничество и прибыл в суд в тюремном фургоне. Почти все остальные, кто находился в зале суда — адвокаты, полицейские и даже сам судья, — знали, что этого симпатичного молодого человека в тот вечер отпустили под залог и что, хотя убийцу еще не нашли, убийство помощника конюха, вне всякого сомнения, организовал Филмер.

Джулиус Аполлон Филмер с самодовольной ухмылкой выслушал вердикт «не виновен» и крепко обнял своего адвоката. Правосудие было посрамлено. Родители помощника конюха проливали горькие слезы на его могиле, а члены Жокейского клуба в полном составе скрежетали зубами. Миллингтон поклялся, что рано или поздно, так или иначе, но доберется до Филмера, и теперь это стало для него сродни кровной мести: погоня за этим мерзавцем вытеснила у него из головы почти все остальное.

Он потратил массу времени, обходя пабы Ньюмаркета, хотя до него там уже побывала полиция, пытаясь выяснить, какими именно сведениями, порочащими Филмера, мог располагать Пол Шеклбери — так звали убитого помощника конюха. Этого никто не знал или же не хотел говорить. А можно ли винить человека, если он не хочет идти на риск, что его найдут мертвым в канаве?

Больше повезло Миллингтону со свидетельницей, у которой случилась истерика, — она к этому времени была уже дома, но ее все еще время от времени начинало трясти. Она работала горничной в том отеле, где состоялся сговор.

Она слышала — и первоначально была готова показать под присягой, что слышала, — как Филмер сказал какому-то неизвестному мужчине: «Если он умрет, тебе светят пять кусков, и еще пять — тому, кто его замочит. Так что иди и все устрой». Она вешала в ванной чистые полотенца, когда эти два человека, разговаривая между собой, вошли в номер из коридора. Филмер тут же выпроводил ее, и разглядеть второго она не успела. Эти слова она запомнила точно, хотя, конечно, только потом догадалась, что они могли означать. Догадалась по слову «замочит», которое ей особенно запомнилось.

Через месяц после суда Миллингтон сумел добиться от нее неохотного признания, что ее угрозами заставили не давать показаний. Кто ей угрожал?

Какой-то неизвестный мужчина. Но она будет это отрицать. Она будет отрицать все, у нее снова случится припадок. Этот человек пригрозил, что ее шестнадцатилетней дочери не поздоровится. «Не поздоровится…» Он во всех жутких подробностях описал, что именно ее ждет. Миллингтон, прекрасно умеющий уламывать людей, когда нужно, с помощью множества заманчивых обещаний (которые необязательно намеревался выполнить) уговорил ее провести несколько дней на ипподроме, в служебных помещениях, расположенных в различных местах с хорошим обзором, откуда она, находясь в полной безопасности, должна была смотреть в окно. Она будет сидеть со всеми удобствами, в тени, никому не видимая, а он укажет ей на нескольких людей. Она очень боялась и поехала в парике и темных очках. Очки Миллингтон заставил ее снять. Усевшись в кресло, она оглянулась на меня — я молча стоял сзади.

— Не обращайте на него внимания, — сказал Миллингтон. — Это просто предмет обстановки.

В дни скачек мимо этих окон проходила вся публика — поэтому, разумеется, окна и были расположены там, где они были расположены. За три долгих дня, проведенных на протяжении одной недели на трех ипподромах, Миллингтон указал ей почти на всех известных нам сообщников и приятелей Филмера, но каждый раз она отрицательно качала головой. Во время четвертой попытки, на следующей неделе, мимо прошел сам Филмер, и я подумал было, что у нее снова начнется истерика. Но хотя горничная задрожала, заплакала и принялась умолять нас еще раз поклясться, что он никогда об этом не узнает, она осталась на своем посту. И вскоре после этого повергла нас в изумление, указав на проходившую мимо группу людей, о связи которых с Филмером мы до сих пор и не догадывались.

— Это он, — задыхаясь от волнения, сказала она. — О господи… Это он. Я узнала бы его где угодно.

— Который? — быстро спросил Миллингтон.

— В темно-синем… с такими седыми волосами. О господи… Только бы он не узнал…