Книга Куклы на чердаке - Анна Дубчак

Ближе к осени с той же самой автобусной станции я снова отправляла ее, великую труженицу, в Испанию – уже на «грозде» (виноград). Возвращалась она в конце октября и вот теперь, уже по дороге в Страхилицу, позвонила мне и закричала в трубку: «Ната, я везу тебе голяму чинию… (большую тарелку)… и покрывку за маса-то…»

Я ждала ее в темный от синих ледяных туч и тоскливого дождя вечер, сидя в маленькой кухне у окна, всматриваясь в сине-зеленый размытый водой пейзаж и утопая в глухом, непробиваемом одиночестве. Я знала, что Нежмие, спустившись на желточном мини-такси в низину нашей деревни, первым делом поедет домой, быть может, по дороге бросит немного грустный взгляд в сторону моего маленького, «музейного» дома, потом ее поглотит семья, улыбки и восторг детей, подарки, разочарования, усталость…

Так оно и случилось. Я прождала ее весь вечер, разленилась, устала смотреть в окно… Когда промелькнуло желтое пятно такси, сердце мое сначала учащенно забилось, но потом вновь вернулось в свой прежний, усталый ритм… Выходить из дома в дождь не хотелось. Но я заставила себя это сделать. Накинула толстый резиновый плащ, оставшийся в этом доме от прежнего хозяина – пастуха, вышла, закрыла курятник, подоила коз, вернулась, вскипятила молоко и снова села возле окна. Желтый электрический свет делал этот убогое жилье, куда меня загнала судьба, более-менее сносным. В печке потрескивали дрова. Это был приятный, теплый звук. От печки исходил жар. Такого жара не бывает в городских квартирах там, в России…

И вдруг стук в дверь. Я уже и не надеялась увидеть кого-то в тот день. Мысленно я уже готовилась ко сну…

– Нежмие! – Я вскочила и бросилась открывать дверь.

Однако это была вовсе и не Нежмие, а Айше – почтальонша из соседнего села Черна (в Страхилице почты никогда не было), доставлявшая нам раз в неделю почту. Ее привозил в Страхилицу муж, кмет[1]Черна, на стареньком «фольксвагене» в любую погоду, кроме обложного снегопада… Поскольку Страхилица – деревня (тридцать домов и разрушенная до основания мечеть), в которой живут одни турки (так сложилось исторически), поэтому в стопке болгарских газет и журналов непременно было несколько журналов или брошюр на турецком языке, некоторые из них обязательно религиозного содержания, плюс письма, повестки в суд (к сожалению, они доставлялись нашим жителям с большим опозданием, а потому почти всегда суды в областном городе Шумен, расположенном в 27 километрах от села, проходили в отсутствие жителей Страхилицы – непосредственных истцов или ответчиков), пачку объемных желтых конвертов «Ридерс дайджест»…

– Привет, Айше, – протянула я несколько разочарованно (ведь я ждала Нежмие!), хотя искренне была рада увидеть это приятную розовощекую и голубоглазую женщину. Она разговаривала со мной на ломаном русском, но это у нее получалось так мило, что всегда вызывало у меня улыбку. Ей тоже нравилось говорить со мной на русском, и она каждый раз, когда предоставлялась такая возможность, принималась петь «Калинку» или «Там вдали, за рекой…»…

– Заходи, Айше…

– Няма время…

Она сунула мне пакет с почтой, улыбнулась, стряхнула с капюшона черной теплой курточки дождевые капли и хотела было выйти, как вдруг лицо ее просияло:

– Ната, там письмо для тебя…

Как это письмо? Этого не может быть. Это совершенно исключено. Разве что письмо с надписью: «Единственной „русскине“ с. Страхилицы». Без имени адресата, конечно. В это еще можно поверить. Но таких писем не может быть в принципе. К тому же нет никого на всем белом свете, кто бы знал мой настоящий адрес. Я все для этого сделала, я постаралась. Чтобы избежать стыда и проклятия…

Я смотрела на Айше растерянно. Она что-то напутала, эта голубоглазая красивая Айше.

Однако в пачке банковских писем… Ох уж эти банковские письма! Время от времени на деревню обрушивается шквал красивых фирменных конвертов – это банковские уведомления гражданам – клиентам банка о том, сколько у них денег на счете. Словно они, нищие болгарские турки, не знают, сколько левов на их счетах! Однако каждый из них (удивительное дело!) получает эти конверты с важным видом, словно они на самом деле могут быть интересны банку своими мизерными счетами…

…Однако в пачке банковских писем затесался красивый длинный голубой конверт с красивейшими марками. В окне конверта за прозрачностью пленки я прочитала невозможное:

«NataliyaVyugina

Strahilitsa

Shumen

Bulgariya».

Наталья Вьюгина – это я. Второй такой нет, я думаю, во всей Болгарии. И название деревни невозможно спутать ни с какой другой. Определенно это письмо адресовано мне.

– Из Алмания, – подсказывает мне, заглядывая через плечо, Айше.

Алмания – это Германия. Час от часу не легче. Я понимаю еще, если бы это письмо пришло мне из Москвы, где когда-то был мой дом и где у меня была семья, где меня все любили, как это ни странно… Но так было до тех пор, пока я не совершила то, что совершила… Теперь семья, может, и есть, мои родители, вероятно, живы, но видеть меня уж точно не хотят…

– Спасибо, Айше.

Вскрывать конверт в ее присутствии мне не хотелось. Она это поняла и ушла. Я проводила ее до самой калитки. Мой пес Тайсон облаял ее с головы до ног, купаясь в дожде, грязи и мокрой пожухлой траве…

– Тайсон! Это же Айше! – Крикнула я ему, со стыдом вспоминая, что забыла дать ему его вечернюю пайку – молоко с хлебом. Он растолстел, этот Тайсон (милая смесь спаниеля и дворняги), и даже прилипшая к телу мокрая шерсть не сделала его ходячим скелетом, как всех местных собак… Видно было, что он завидный толстяк («Ната, ты так кормишь своего Тайсона, как мы не едим…».

Айше помахала мне рукой, села в машину и уехала.

Тайсон, отлаяв положенное, смотрел на меня выжидательно-весело, мол, видишь, Вьюгина, я заработал свой ужин, не пускал Айше…

– Я люблю тебя, Тайсон. – Я погладила высунувшую из будки мокрую морду собаки и сказала: – Я сейчас…

Конверт, красивый, голубой, лежал на столе, пока я готовила ужин для Тайсона: парное козье молоко, хлеб… Смешав все это в миске, я отнесла Тайсону, вернулась и села, не в силах оторвать взгляда от конверта. Это было послание из Munchen – Мюнхена. Вот так. Больше того, я разглядела даже адресата: Sofi Bechner, Софи Бехер.

Кто такая? Почему не знаю? Главное, это женщина. В последние два-три года я не доверяю мужчинам. Я боюсь мужчин. Я ненавижу мужчин. И у меня на это, как говорится в дурацкой песенке, тысяча причин. Вернее, одна: смертельный страх. Мужчина по имени Тони, вернее, мальчишка по имени Тони, виновен в том, что я теперь здесь… Не в Москве в комфортной квартире на Цветном бульваре рядом с любящими меня родителями, а в глухой болгарской деревне, где единственными близкими мне существами являются собака Тайсон, козы да несколько кур-несушек… И у меня часто нет денег на самое необходимое. Я давно уже покупаю себе вещи из секонд-хэнда и ем то, на что удается обменять молоко и яйца, да то, что вырастает на моем большом запущенном (мой первый крестьянский опыт был не совсем удачным) огороде. Сто левов (пятьдесят евро) мне платит женщина по имени Нуртен – жена самого зажиточного крестьянина Страхилицы Эмина. Я помогаю ей по хозяйству. Иногда она дает мне мясо, мед, брынзу. Однажды связала и подарила теплые цветные терлицы.[2]