Книга Обратный отсчет - Роман Канушкин

— Ну постой, я прошу тебя… Там два военкора… Пожалуйста.

— На войне такое случается. Девятнадцать…

«На какой войне?» — пронеслось в голове Коржавы, и в это время он услышал:

— Земля, ответьте триста девятому. На бомбе нет никаких фотоэлементов, и на прикосновение она не работает. Бомба в руках у второго пилота. Разрешите избавиться от нее.

Что-то постучало в ту дверь, которая звалась «Успокоением». Они блефуют. Они говорили, что к умной бомбе нельзя прикасаться, а бомба в руках второго пилота. Сейчас, в это самое мгновение, надо было принять решение — либо вышвырнуть бомбу прочь, либо приказать экипажу покинуть борт триста девятого. Перед глазами пробежала картинка: вертолет не взрывается в воздухе, он падает. Подполковник Коржава не сумел договориться с блефующим террористом, приказал экипажу эвакуироваться и тем самым потерял машину. Но Коржава уже принял решение. Оно было сформулировано, и сейчас его губы произносили:

— Нет, Кондрашов! Приказываю немедленно покинуть машину и эвакуировать пассажиров.

И одновременно в белой трубке, липкой от прикосновения влажной ладони, он услышал:

— Не надо было ее трогать. Теперь время триста девятого вышло до срока. Все, полковник, смотри в небо.

— Н-е-е-е-т!!!

На какое-то мгновение Коржаве показалось, что пространство перед ним сдвинулось и дыхание, холодное кладбищенское дыхание этого движения, достигло сейчас лица. А потом его голос потонул в кровавой огненной вспышке и в конечной непререкаемости грохота взрыва. Там, где только что находился борт три ноль девять, теперь не было НИЧЕГО. И какая-то безмерная тишина придавила Коржаву к земле, а потом высушила его больные внутренности. Вертолет развалился в воздухе, но мгновение растянулось, и теперь подполковник видел, как горящие обломки борта 309 медленно двигались к земле. Коржава понял эту страшную тишину: работающий двигатель поддерживал в воздухе не только вертолет, он поддерживал ЕГО надежду. Теперь ничего этого не осталось.

— Сука… Тварь! Я достану тебя, тварь! Е…аная сука!

— Мне очень жаль, что так вышло. Я предупреждал.

— Жаль! Тебе жаль?! Тварь ты, сука…

— Коржава… Не вышел из тебя переговорщик… А ведь надо было просто внимательно слушать.

— Ты еще ухмыляешься, тварь! Только что пятерых молодых ребят… Сучий выродок!

— Я больше не намерен извиняться за случившееся, Коржава. Теперь это твоя вина. Но во всем есть свои плюсы — вы наконец поймете, что имеете дело с серьезными людьми.

— Я тебя достану… Ты слышишь меня?! Я тебя достану, тварь. Я разорву твою задницу собственными руками!

— У нас мало времени, одиннадцать тридцать… Слышишь меня, Коржава?! Очень хорошо. Официальный протокол завершен. А теперь слушай меня внимательно: сейчас одиннадцать тридцать… Самолет уже находится в воздухе.

— Что?

— Большой двухпалубный самолет. На борту примерно триста пассажиров… Назвать более точную цифру?

— О чем ты говоришь?

— «Ил-86», Коржава, аэробус. Он уже взлетел и сейчас набирает высоту. И в нем гораздо более умный подарок. Ну, мы снова начинаем находить общий язык?

— Ты просто больной…

— Коржава, я не расслышал, хватит шептать…

— Больной…

— И запомни, Коржава, никаких заходов на посадку, минимальная высота — тысяча шестьсот. И ни метром ниже! Умная бомба. Ни метром ниже. Иначе — б-у-у-у-м-м!

Часы пока стоят

1

Среда, 28 февраля

Вечер

В поезде метро люди почему-то разглядывали друг друга в отражениях окон. Потом записанный на пленку голос произнес: «Станция Новокузнецкая». На медлительном эскалаторе девушка, улыбавшаяся ему минуту назад в отражении окна, перестала улыбаться и заспешила наверх — ее короткий роман окончен. Он не будет никуда спешить. Сегодня ему исполняется тридцать, и этот свой день — все же стоит признать, что не каждый день человеку исполняется тридцать, — он провел в дороге. Возвращение из служебной командировки… Да, так они это называют — «служебная командировка». Иногда он думал, что в его профессии главное — отъезд или возвращение домой? Он не находил ответа, но, пожалуй, ответ был и не так важен. Когда колешь дрова тяжелым колуном, помимо удовлетворения от физической нагрузки получаешь еще особый вид удовольствия — вот они, результаты твоей работы, прямо перед глазами. А в ЕГО работе? Что важнее: помахать топором или увидеть результат? Такая постановка вопроса довольно крамольна, но ответ, наверное, и не важен. Он посмотрел на свои тяжелые горные ботинки, на штурмовой рюкзак и негромко усмехнулся: девушка приняла его за возвращающегося домой альпиниста? Ну конечно, в такой вязаной шапочке… Что же, несколько последних недель он имел к горам самое непосредственное отношение.

Потом московский метрополитен выпустил его на заснеженную улицу, и он сказал себе: «Ну вот я и дома». Из киоска, торгующего музыкой вразнос, доносилась протяжная песня — «Течет река Волга…». Только на немецком языке. Эпоха сумеречного декаданса, легкого ироничного мазохизма.

Он остановился у расцвеченной нарядной витрины киоска и купил пачку сигарет «Кэмел». Проследил, чтобы не было наклеенной акцизной марки, проверил код. Чушь скорее всего, но вроде бы так они все же получше. Почти пятнадцать лет назад, в послеолимпийской Москве, — он тогда только начинал курить: сигарета-две в неделю, тайком после ужина — ни с чем не сравнимый кайф, — «Кэмел» стоили полтора рубля, и вот это были сигареты!

Первые иностранные сигареты (буржуйские, конечно, соцлагерь не считается), которые они курили с Максом. Эх, как все изменилось с тех пор — и «Кэмел» нынче не тот, может, где и существует ТОТ, да не здесь, и "заберите свой великий и ужасный Голливуд, верните «Белое солнце пустыни»… Как говаривал все тот же Макс, бродяга…

Макс откололся первым. Во времена, близкие к олимпийской Москве, это было бы воспринято как предательство, но времена меняются. Никто особо Макса не осуждал; потом за ним последовали еще несколько человек — кто за деньгой, кто за карьерой. Макс был одним из лучших — это признавали все, даже Дед, но он знал про Макса еще кое-что, наверное, потому, что они всегда были ближе других. У каждого из них имелись свои причины заниматься тем, чем они занимались, но все же именно в Максе, может быть, очень глубоко, был упрятан подлинный романтик и уж совершенно точно и вовсе не глубоко самый большой максималист из всех.

Но все же он откололся первым.

— Бутылку шампанского, пожалуйста… Да нет, нашего — брют…

Он убирал сигареты в боковой карман рюкзака и видел, как его место у окошка киоска занял смешной длинноволосый паренек. Растяпа — руки шарят по всем карманам, извлекая скомканные деньги, массу каких-то бумажек…

«То, что ты ищешь, ты никогда не найдешь, приятель, — подумал он и улыбнулся, — но это невелика беда…»