Книга Парижские тайны - Эжен Сю

Неизвестный с поразительным проворством дал ему подножку и дважды повалил на землю.

Все еще не желая признать превосходство своего противника, Поножовщик снова напал на него, рыча от ярости.

Тут защитник Певуньи внезапно изменил прием и обрушил на голову разбойника град ударов, да таких увесистых, словно они были нанесены железными рукавицами.

Этот прием, который вызвал бы восхищение и зависть самого Джека Тернера, прославленного лондонского боксера, был настолько чужд правилам «саваты», что оглушенный Поножовщик в третий раз рухнул на мостовую, прошептав:

— Ну, я накрылся[8].

— Ведь он же сдается, сжальтесь над ним! Не приканчивайте его! — проговорила Певунья, которая во время этой драки робко вышла на порог дома Краснорукого. — Но кто ж. вы такой, сударь? — спросила она с удивлением. — Ведь от улицы Святого Элигия до собора Парижской богоматери нет человека, который мог бы совладать с Поножовщиком, разве что Грамотей; спасибо, если бы не вы, Поножовщик наверняка избил бы меня.

Вместо того чтобы ответить девушке, неизвестный внимательно вслушивался в ее голос.

Никогда еще его слух не ласкал такой нежный, свежий, серебристый голосок. Он попытался разглядеть лицо Певуньи, но ночь была слишком темна, а свет фонаря слишком слаб.

Пролежав несколько минут без движения, Поножовщик пошевелил ногами, затем руками и наконец приподнялся.

— Осторожно! — воскликнула Певунья, снова прячась в крытом проходе, куда она увлекла и своего покровителя, — Осторожно, как бы он не вздумал отомстить вам.

— Не беспокойся, девочка, если он захочет добавки, я могу еще раз угостить его.

Разбойник услышал эти слова.

— Спасибо... У меня и так башка как пивной котел, — сказал он неизвестному. — На сегодня с меня хватит. В другой раз не откажусь, если только разыщу тебя.

— А, тебе мало? Ты смеешь жаловаться? — угрожающе воскликнул неизвестный. — Разве я свергузил[9]в драке?

— Нет, нет, я не жалуюсь, ты угостил меня на славу... Ты еще молод, но куражу тебе не занимать, — сказал Поножовщик мрачно, но с тем уважением, какое физическая сила неизменно внушает людям его сорта. — Ты отколошматил меня за милую душу. Так вот, кроме Грамотея, который может заткнуть за пояс трех силачей, никто до сих пор, поверь, не мог похвалиться, что поставил меня на колени.

— Ну и что из этого?

— А то, что я нашел человека сильнее себя. Ты тоже найдешь такого не сегодня, так завтра... Всякий находит на себя управу... Ну, а коли не встретится такой человек, то есть всемогутный[10], так, по крайней мере, долбят хряки[11]. Ясно одно: теперь, когда ты положил Поножовщика на обе лопатки, можешь делать в Сите все что тебе вздумается. Все девки будут к твоим услугам: людоеды и людоедки не посмеют отказать тебе в кредите... Но кто ж ты, в конце концов? Ты знаешь музыку[12], как свой брат. Если ты кокарь[13], нам с тобой не по пути. Я одного малого пером исписал[14], что правда, то правда. Стоит мне прийти в ярость, как кровь ударяет в голову, и я хватаюсь за нож... Зато ж оплатил свою любовь поиграть ножом пятнадцатью годами кобылки[15]. Мой срок кончился, я освобожден, чист перед дворниками[16], и я никогда не лямзил[17], — спроси у Певуньи.

— Правда, он не вор, — сказала девушка.

— В таком случае, пойдем выпьем по стаканчику, и ты узнаешь, кто я такой. Идем же и позабудем о драке.

— Ладно, позабудем о драке, ведь ты мой победитель, признаю это; ты здорово владеешь кулаками... А этот град ударов в конце! Дьявольщина! Как они были отработаны! Ничего похожего я еще не испытывал... Какой-то новый прием... Ты должен обучить меня.

— Ну что ж, попробуем еще разок, как только ты захочешь.

— Только не на мне, слышишь, не на мне! — воскликнул Поножовщик со смехом. — У меня до сих пор голова гудит. Значит, ты знаком с Красноруким, раз был в крытом проходе его дома!

— С Красноруким? — переспросил неизвестный, удивленный вопросом, и добавил равнодушно: — Понятия не имею, кто такой этот Краснорукий; вероятно, не он один живет в этом доме?

— Вот именно, что один... У Краснорукого есть причины не любить соседей, приятель, — сказал Поножовщик, как-то странно ухмыляясь.

— Что ж, тем лучше для него, — заметил неизвестный, которому, видно, претил этот разговор. — Для меня что Краснорукий, что Чернорукий — один черт. — Я о таких и не слыхивал. Шел дождь, я забежал в какой-то проход, чтобы не промокнуть. Ты хотел побить эту несчастную девушку, а вышло, что я побил тебя, вот и весь сказ.

— Правильно, твои дела меня не касаются; те, кто нуждается в Красноруком, не кричат об этом на всех перекрестках. Позабудь о нем.

Обратившись затем к Певунье, он сказал:

— Честное слово, ты славная девушка: я шлепнул тебя, ты ударила меня ножницами — пошутили, и ладно. А ты хорошо сделала, что не подзуживала этого полоумного, когда я свалился к его ногам и мне уже было не до драки... Пойдешь выпить чего-нибудь с нами? Победитель платит! Кстати, приятель, — обратился он к неизвестному, — вместо того чтобы дерябнуть купоросу, не лучше ли скоротать вечеруху у хозяйки «Белого кролика»? Это недурной кабак.

— По рукам... я плачу за ужин. Пойдешь с нами, Певунья? — спросил он у девушки.

— Спасибо, сударь, — ответила она, — я была очень голодна, а от вашей потасовки меня чуть не стошнило.

— Полно, полно, аппетит приходит во время еды, — проговорил Поножовщик, — к тому же жратва в «Белом кролике» что надо.

И все трое в полном согласии направились в таверну.

Во время борьбы Поножовщика с неизвестным какой-то угольщик огромного роста, притаившийся в крытом проходе соседнего дома, с беспокойством наблюдал за дракой, не помогая, как мы знаем, ни одному из противников.

Неизвестный, Поножовщик и Певунья направились к таверне, угольщик последовал за ними.

Когда разбойник и Певунья вошли в кабачок, к неизвестному, шедшему последним, приблизился угольщик и сказал ему по-английски тихо, почтительно, но с явной укоризной:

— Будьте осторожны, монсеньор!