Книга Большая Сплетня - Светлана Успенская

И при всех ее недостатках, при всей безалаберности и бесхозяйственности, при всей ее патологической бесприютности, вдобавок к этим чертам (от которых любой нормальный мужик сбежал бы без оглядки) вечный мечтательный взгляд в заоконную непроглядную темень, адский ум, жуткая начитанность и странное желание все это скрыть под демонстративной неприметностью. Привычная мимикрия маленького человека, неистребимая совковая усредненность!

Все обстоятельства биографии (кроме разницы в соответствующих анкетных графах, твердящих о принадлежности к полу) у нас с Лидой были схожими: мы жили на соседних улицах, ходили в один и тот же детский сад, в одну и ту же группу. Уже в ясельном возрасте Лида была самой некрасивой девочкой, тогда как я числился любимцем всех воспитательниц и приходящих бабушек, которые щедро одаривали меня поцелуями, конфетами и искренним восхищением, в то время как конкуренты–ясельники награждали меня тумаками, ябедами и вспышками незаслуженной подлости, от которой мне приходилось защищаться намертво прикипевшей к лицу маской презрения, а иногда — злыми кулаками.

Позже мы с Лидой пошли в одну и ту же школу, правда, в параллельные классы. Мы пели жизнерадостные песни про «раз–дождинку» и «раз–ступеньку» на одних и тех же пионерских утренниках. Но я — неизменно в первом, лицевом ряду, краса и гордость, эталон пионера, заводила и выдумщик, любимец публики и бездетных педагогинь, а Лида — в задних, камчаточных рядах, куда хитроумные учителя сплавляли всю некондицию.

На задворках школьного хора прозябали тихони, хулиганы, прыщавые зануды с гусиным сипом вместо отдававшего серебром юного голоса, чрезмерно развитые девицы с арбузной уже в третьем классе грудью, которых туда прятали из–за роста и чтобы не смущать зрительскую невинность их ранневзрослым видом. Задние ряды подпирали долговязые отличники в круглых очках, полуслепые от врожденной робости, развязные подонки в коротеньких штанишках, щипавшие своих подруг, измученных собственным взрослением и назойливым вниманием безжалостных сверстников.

Первые ряды были совсем другие, отборные, парадные, первые ряды были заполнены любимцами педагогов. Голоса — робертино–лореттиевские, лица — ангельские, прилежание — выше всяческих похвал! Эталон, знамя, недостижимый в общей детской массе высший сорт. Законная гордость родителей, признательная снисходительность учителей. Первым рядам прощались легкие шалости, случайная тройка по математике, пропущенный английский, порванный в драке портфель. Первые ряды — это своеобразные бочки с ворванью, призванные утихомирить волны расходившегося учительского шторма, а задние — балласт, мертвый груз, который будет сброшен в море сразу после восьмого, неумолимо разделительного класса.

Стеснительно поправляя роговые очки, Лида молчаливо соглашалась со своей участью завсегдатая задних рядов. На школьных фотографиях ее застенчивое лицо неизменно оказывалось заслоненным какой–нибудь чрезмерно хорошенькой девочкой с огромным, подчеркнуто детским бантом. Уже тогда, в зародышевые времена школьного детства, индивидуальная участь, личная судьба отчетливо читались на еще плохо прорисованных детских лицах.

У хорошенькой девицы — трое попеременно сменявших друг друга мужей, двое детей, аборты от любовников, дежурный поклонник преклонного возраста, стеклопакеты в квартире, недорогая иномарка с чадящим выхлопом, поздний роман с обеспеченным господином, у которого больная жена и взрослые отпрыски, ночные безгримасные (чтобы не морщить разглаженную косметическими манипуляциями кожу) слезы, розовая помада на подзеркальной полочке, фирменное блюдо из итальянской кухни — проверенный рецепт, знамя самочьей домовитости. После победившей зрелости — молодящаяся старость, вереница родственников и любовников на кладбище, за давностью лет запамятовавших все, кроме самого факта смутной и смертной связи с нею. Гранитный обелиск с выбитой надписью: «От друзей и родственников». В целом — дозированность горестей и радостей, безграничность ранних надежд, бездонность позднего отчаяния. Обида на неоправдавшиеся ожидания, на несбывшиеся мечты. Еще большая обида на сбывшиеся мечты и оправдавшиеся ожидания.

Но Лиду же, конечно, ждала иная судьба — именно та, которая сейчас на моих глазах обретала выпуклые, скульптурные очертания: долгое бытование бок о бок с матерью, ее отъезд в иные Палестины, уход за больной бабкой, скоротечные романы на стороне, сумасшедшая влюбленность в одного смазливого типа (надеюсь, не в меня, ибо я из той самой серии скоротечных романов и обманов), стародевичество, нелюбимая работа, женский коллектив, небольшой, но ответственный пост на службе, поздний болезненный ребенок, тихий и неумный, вечеринки в кругу разведенных подруг с жалобами на мужей и загубленную молодость, заклятое молчание из собственных уст, горечь одинокой зрелости, бесприютность ненужной старости — и повзрослевший сын ныряет в свою собственную взрослость, где не останется места нетребовательной, непритязательной матери. С ума сводящая скудная старость. Визиты социального работника. Гроб за государственный счет, торопливое отпевание в церкви, вместо надгробия — полусмытая дождями дощечка с датой рождения, которая так напоминает дату смерти…

Что касается меня, то ни первый, ни второй пути мне, слава богу, не суждены! Я знаю, мне уготованы судьбой умопомрачительные карьерные взлеты, безумные романы, сумасшедшая любовь, всемирная слава, приятные жизненные сюрпризы… Но только где они? Мне уже двадцать пять, а они что–то подзадержались…

Что касается Лилеевой… Встретившись в колхозе, куда наш первый курс загнали на картошку, мы с Лидой как будто удивились друг другу. Я не знал, что она поступила в тот же громкий институт, что и я. Она удивилась приятно, я — нет. Ведь ни знакомство, ни даже любовная связь с Лидой не принесли бы мужчине существенных дивидендов. Ее тощий носик и блеклые губы сулили быструю и легкую победу всякому, кто желал бы покуситься на ее скучную и скудную невинность. Крупные роговые очки скрывали небольшие, невнятного цвета глаза. Обметанный мелкими кудрями лоб еще сохранял розовые следы подросткового гормонального шторма. Косметикой она пользовалась, как неумелый живописец красками, — подчеркивая недостатки и скрывая достоинства, которых, впрочем, я в ней не замечал.

К тому же и фигура ее оставляла желать лучшего. Покатые плечи, небольшая сутулость — закономерное следствие затянувшейся девичьей застенчивости и приверженности книжным знаниям. Широковатые бедра, грозившие после поздних родов превратиться в оплывшую целлюлитом корму. Ноги в высшей степени средние, да еще драпируемые нижеколенной юбкой. Грудь, правда, небольшая, ладная — она удовлетворила бы всякого первопроходца, который пожелал бы ее отыскать под мешковатым, грубо связанным свитером, но таких на моей памяти оказалось немного (честно говоря, не припомню совсем). Мелкие желтоватые зубки, как у кусливого животного, один из них — криво поставленный, острый, звериный. Небольшие уши под завитками неряшливо разлетевшихся волос. И — этот напряженный запах затянувшейся девственности…

— Что это за чучело? — спросил Витек Галактионов, мой закадычный приятель, кивнув на смущенную Лилееву, которая, закутавшись в штормовку, трусила прочь, стараясь поскорее слиться с гомонливой, хохочущей толпой сокурсниц.