Книга Взять свой камень - Василий Веденеев

Вспомнилась повесть Толстого «Казаки»: арба, груженная сеном, пограничная река с плывущим спрятавшимся за корягой чеченцем. Александр Иванович никому не признавался, что выбор его жизненного пути во многом определила именно эта прочитанная еще в детстве повесть. Ведь она написана о пограничниках! Пусть не о современных, не имевших застав, отрядов, контрольно-следовых полос и служебных собак, как знаменитый Индус Никиты Карацупы; пусть у тех пограничников не было прожекторов, зеленых петличек и фуражек, не было красно-зеленых пограничных столбов с государственным гербом, но в повести жила граница! С ее тревожным ощущением опасности, чувством собранности, готовности в любой момент встретить врага. И те, давние, казаки-пограничники тоже были беспредельно преданы отчизне, жили, любили, воевали и умирали на самом краю родной земли, всегда готовые заслонить ее своим сердцем.

Много лет спустя он читал повесть уже другими глазами, найдя в ней и по-иному поняв красавицу Марьяну, неунывающего деда Ерошку, казака Лукашку Оленина, их любовь и ревность, познал поэзию слога великого писателя, но чувство границы, рожденное книгой, осталось навсегда.

Но сейчас, в тридцати-сорока метрах от него, не быстрая кавказская река, а луговина, и за ней не чеченцы, а фашисты…

— Тихо сегодня у гитлеров, — шепнул Глоба. — То, як скаженные, моторами гремели, самолеты ихние летали, да так низко, что чуть фуражку с головы не сшибали, а летчики скалились из кабин и пальцем вниз тыкали… Я так и ждал, чтобы хучь один в землю тыкнулся! Да нет, ловкие, черти, выворачивали, а сегодня притихли, як неживые.

— Суббота, — отозвался капитан, — завтра выходной. Ордунг — порядок, значит, — желчно усмехнулся он. — Аккуратисты! Отдыхать будут или пакость какую готовят. Одно слово — фашисты.

— М-да, — крякнул сержант. — Они теперь, як зверюга, что крови свежей спробовал. Остановить их, думаю, кроме нас, некому.

— Правильно думаешь, — покосился на него Денисов. — В котором часу смеркается?

— К двадцати трем. Если тучи не набегут, луна в первой четверти будет, но к двум часам зайдет. Полностью светает в пять.

Александр Иванович кивнул и прислонился спиной к сырой стенке окопа, показывая, что теперь хватит разговоров, надо молчать и ждать.

Они ждали человека с той стороны. Сообщение было получено из Минска ночью. Вестовой прибежал на холостяцкую квартиру Денисова, которого на четыре часа отпустили поспать, поднял его с постели и передал приказ немедленно прибыть в штаб отряда.

Семью Александр Иванович еще не успел привезти — считал преждевременным трогаться в путь жене с малыми детьми, тем более что один еще грудной, но отчаянно скучал по ним, часто писал и с нетерпением считал дни, пока маленький подрастет и они снова смогут жить все вместе.

Начальник разведотдела, моргая красными, воспаленными от хронической бессонницы глазами, молча подал Денисову шифротелеграмму.

— Места тебе знакомые, — ладонью разгоняя перед собой табачный дым, сказал он. — На заставе предупреждены. Связной пойдет через старое, давно законсервированное «окно». Немцы о нем, полагаю, не знают.

Он помолчал, о чем-то раздумывая, потом поднял глаза на стоявшего перед ним капитана.

— Вот что, Александр Иванович! Нам всего знать не положено, однако смекаю, что человек с очень важными материалами идет, которые радио доверить нельзя. Неожиданностей на границе можно всяких ждать, поэтому я тебя прошу, чтобы обязательно… Ну да ты и сам все прекрасно понимаешь. Когда доставишь связного к нам, за ним самолет пришлют. Ясно?

Денисов понимал: просто так авиацию гонять не станут, а неожиданностей от беспокойного и наглого сопредельного соседа можно ждать всяких. Поэтому неизвестный связной, рискующий жизнью, должен быть обязательно встречен и доставлен по назначению, но все это не просто, поскольку в сложившейся обстановке нельзя давать немцам ни малейшего повода для новых провокаций, появляясь около линии границы в сопровождении большой группы вооруженных людей. И еще он понимал, что поручение серьезное, крайне серьезное, иначе начальник не стал бы просить, а просто дал бы приказ — если дело касалось чего-то весьма серьезного и опасного, он никогда не приказывал, а просил.

Еще в погранучилище Саше Денисову понравилась спокойная, доброжелательная сдержанность командиров, их ненавязчивое внимание, умение всегда оказаться рядом в трудных ситуациях и помочь — делом, словом, пусть скупым, но теплым, ободряющим, помогающим поверить в себя, в свои силы. Поверить — и ты будешь командиром, и ты все сможешь, научишься, преодолеешь робость, неумение и временами появляющееся сомнение в собственных силах.

Позже, уже на границе, Денисов еще раз убедился, что такая доброжелательная сдержанность присуща всем, кто прошел пограничную службу, полную опасностей и тревог…

Точного времени перехода границы связным в сообщении не указали. Капитан Денисов и сержант Глоба не знали и того, кто именно должен выйти через малоприметную лощинку к их секрету — мужчина, женщина, подросток? Надо затаиться и ждать, ждать до рассвета, а потом вновь приходить на это место еще две ночи…

Незаметно наступили сумерки, примолкли весело щебетавшие лесные птахи. Одна — серенькая, с остреньким клювом-шильцем — села на ветку куста неподалеку от пограничников. Покачалась на ней, кося на людей любопытным глазом-бусинкой, смешно склоняя набок головку, и полетела дальше по своим делам — наверное, устраиваться на ночлег.

Напрягая зрение, капитан вгляделся в сгущающийся сумрак — если бы стать птицей и высоко подняться над темнеющим лесом, чтобы увидеть: куда тянется лощина на сопредельной стороне, пробирается ли по ней тот человек, которого они ждут, не следят ли за ним чужие, враждебные глаза? Немцев на той стороне как сельдей в бочке. Надо обладать незаурядной смелостью и большим опытом, чтобы добраться до границы и попытаться ее перейти, а они ничем не могут помочь неизвестному связному.

Александр Иванович взглянул на часы — скоро двенадцать, наступят новые сутки. В сыром сумраке леса приходилось прислушиваться к каждому шороху, крику птиц, шуму листвы. Подавив нервный зевок, Глоба энергично растер плечи руками — становилось прохладно.

Неожиданно темноту неба на сопредельной стороне разорвало вспышкой красной ракеты. Разбрызгивая в стороны мелкие искры, она описала кривую дугу, опускаясь к той самой неприметной лощине, заросшей травой и кустарником. Потом донесся тихий хлопок выстрела ракетницы. Следом сухо протрещала очередь немецкого автомата.

Пограничники подобрались, до рези в глазах вглядываясь в темноту — что там?

Взлетело еще несколько ракет, теперь уже белых, осветительных, залив мертвенным светом поляну на той стороне, деревья, стог, колья с провисшей ржавой колючей проволокой.

Денисов моргал, привыкая к дрожащему неверному свету ракет, и потому пропустил мгновение, когда на поляне появился высокий человек — без головного убора, одетый в темное, он тяжело бежал к границе, оскальзываясь на мокрой от росы траве.