Книга Идеальная пара - Шерри Томас

Сердце Тремейна тревожно забилось, когда в столовой обнаружились еще одна работа Моне и две картины Дега; причем все выглядело так, словно леди Тремейн скупила какую-нибудь выставку импрессионистов целиком – Ренуара, Сезанна, Сера, то есть художников, чья слава не выходила за пределы самых скандальных кружков парижской богемы.

Не в силах сделать ни шага, Тремейн замер посреди этой галереи. Оказалось, что хозяйка, обставив свой дом, воплотила в жизнь мечты юноши, когда-то женившегося на ней. Должно быть, во время их долгих восторженных бесед он обмолвился о своем пристрастии к лаконичности в домашнем убранстве и о любви к современному искусству.

Он вспомнил, как она внимала ему, затаив дыхание, вспомнил ее осторожные расспросы и жгучий интерес ко всему, что касалось его жизни. Значит, развод – это всего лишь очередная уловка, хитро подстроенная западня, чтобы залучить его обратно, когда выяснилось, что все остальные средства не дают желаемого результата? Может быть, сейчас, распахнув дверь спальни, он увидит ее в своей постели – обнаженную и окутанную ароматом духов?

Отыскав хозяйские покои, он распахнул дверь.

Ни обнаженной, ни одетой леди Тремейн на постели не оказалось.

Не было и самой постели.

Не было вообще ничего. Комната была такой же голой и пустынной, как Дикий Запад.

Вмятины на ковре, где некогда стояли кресла и кровать, давно выровнялись. На стенах не было ни намека на выцветшие прямоугольники, какие остаются, если картины сняли совсем недавно. Поя и подоконники покрывал толстый слой пыли. Было очевидно, что комната пустовала уже много лет.

И тут Тремейн вдруг почувствовал себя так, как будто его ударили ногой в пах.

Немного помедлив, он продолжал осмотр.

Примыкавшая к спальне хозяйская гостиная сверкала чистотой и поражала меблировкой – тут были и кресла с декоративно обитыми спинками, и шкафы, заполненные книгами, и письменный стол со свежей стопкой бумаги и недавно наполненной чернильницей, и даже горшочек с цветущим амарантом. На фоне всего этого отсутствие спальни еще сильнее бросалось в глаза и выглядело настоящей издевкой.

Может, когда-то убранство дома и задумывалось с одной-единственной целью – заманить его обратно. Но с тех пор минуло десять лет, и было ясно, что за прошедшие годы леди Тремейн вытравила его из своей жизни.

Несколько минут спустя появился Гудман с двумя слугами, тащившими огромный дорожный сундук Тремейна. Окинув взглядом спальню, дворецкий залился пунцовым румянцем и в смущении пробормотал:

– Это дело одного часа, сэр. Мы как следует проветрим комнату, а потом все устроим надлежащим образом.

Тремейн чуть было не велел дворецкому не утруждать себя и оставить в спальне все как есть. Но этим он выдал бы себя с головой, поэтому утвердительно кивнул:

– Что ж, очень хорошо.

Опытный образец штамповочного пресса, который леди Тремейн выписала для своей фабрики в Лестершире, никак не желал оправдывать связанные с ним ожидания. Затянувшиеся переговоры с ливерпульским судостроителем складывались совсем не в ее пользу. И еще ей надо было ответить на кучу писем от матери, в общей сложности – десять штук, то есть по одному в день, после того как она подала прошение о разводе. В них миссис Роуленд недвусмысленно подвергала сомнению здравость ее рассудка и почти в открытую сравнивала умственные способности дочери с сообразительностью пробки.

Но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Истинной же виновницей головной боли леди Тремейн была телеграмма от миссис Роуленд, полученная три часа назад: «Сегодня утром Тремейн сошел с корабля в порту Саутгемптона».

И как ни уговаривала себя маркиза, что, мол, все это – обычное дело, надо подписать бумага и уладить разногласия, а рано или поздно Тремейн все равно бы вернулся, приезд ее благоверного не сулил ничего хорошего.

Ее муж – в Англии! Впервые за десять лет он так близко, если не считать того прискорбного случая в Копенгагене в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

– Пусть Бройтон зайдет ко мне завтра утром и просмотрит кое-какие счета, – распорядилась леди Тремейн. Протянув Гудману шаль, шляпку и перчатки, она добавила: – И вызови, пожалуйста, мисс Этуаль – я продиктую ей письма. А также, скажи Иди, что сегодня я надену кремовое бархатное платье вместо шелкового фиолетового.

– Миледи…

– Да, чуть не забыла. Утром я виделась с лордом Сатклиффом. Его секретарь подал в отставку, и я порекомендовала ему твоего племянника. Лорд Сатклифф ждет его у себя завтра в десять утра. Передай ему, что лорд Сатклифф прежде всего ценит в людях прямоту и немногословность.

– Миледи, вы слишком добры! – воскликнул Гудман.

– Он способный молодой человек, – продолжала леди Тремейн, останавливаясь перед дверью библиотеки. – Что же касается мисс Этуаль, то я передумала. Пусть явится ко мне не сейчас, а через двадцать минут. И проследи, чтобы до тех пор меня не беспокоили.

– Но миледи, его светлость…

– Его светлость сегодня не приглашен к чаю, – перебила маркиза. Открыв дверь библиотеки, она обернулась и, бросив взгляд на дворецкого, спросила: – В чем дело, Гудман? Может, опять спина болит?

– Нет, миледи, но там…

– Здесь я, – послышался голос из библиотеки.

Голос ее мужа.

Леди Тремейн вздрогнула от неожиданности. В этот момент ей пришло на ум только одно: как хорошо, что она не пригласила Фредди зайти, чем частенько заканчивались их совместные прогулки по парку. Но уже в следующую секунду из головы у нее вылетели вообще все мысли, а затем ее бросило сначала в жар, потом в холод. И тотчас же воздух вокруг сгустился и стал вязким, как гороховая похлебка; дышать таким было невозможно – разве что глотать.

Кивнув Гудману, миледи тихо сказала:

– Возвращайся к своим делам.

Но Гудман медлил. «Неужели он боится за меня?» – промелькнуло у леди Тремейн. Она переступила порог библиотеки, и массивная дубовая дверь закрылась за ней, отгородив ее от любопытных глаз, от всего остального мира.

Окна библиотеки выходили на запад, и из них открывался вид на парк. Сквозь вымытые до блеска оконные стекла в комнату лились косые лучи предвечернего солнца, ложившиеся светлыми прямоугольниками на самаркандский ковер, где на розово-бежевом фоне алели гранаты и маки. Тремейн стоял спиной к письменному столу, упершись в него ладонями, и солнечные лучи до него не доставали. Как правило, при таком освещении лицо и фигура видятся смутно и неясно. Но она видела его так отчетливо, словно это сам Адам кисти Микеланджело спрыгнул с потолка Сикстинской капеллы, стащил элегантный костюм, сшитый у лучшего лондонского портного, и принялся сеять повсюду неприятности.

Наконец леди Тремейн сообразила, что стоит и глазеет на своего мужа, точно девятнадцатилетняя девчонка, у которой в голове один ветер.