Книга Ливонская чума - Дарья Иволгина

Так вот, ничего этого еще нет. И потому даже если Наталье и Сергею очень-очень захочется вернуться и хотя бы побродить по знакомым улицам, — возвращаться им будет некуда.

Таинственная сила перенесла их в эпоху Ивана Грозного и бросила там, можно сказать, на произвол судьбы. Другое дело, что «приключенцы», матерые участники ролевых игр, «мотальцы по отражениям», нигде не пропадут. «Отражениями» в ролевой среде иногда называют различные «миры», которые суть отражения первого, истинного мира. Каков этот истинный мир, никто толком не знает. В знаменитом цикле Желязны об Эмбере истинным миром является, естественно, сам Эмбер, а прочие миры лишь искаженные повторения его.

Очень подходящая терминология для того, чтобы описать происходящее. Истинным миром будем считать Петербург на грани двадцатого и двадцать первого веков. Отражением — Новгород времен Иоанна Грозного. Еще точнее — Новгород на пороге 1561 года от Рождества Христова и сколько-то там от Сотворения Мира, как здесь принято считать. Наталья так и не приучилась прибавлять 5508 к той дате, к которой она привыкла. Или 5509 — если дело было после 1 сентября, то есть после Нового года.

Говорят, человек, оказавшийся в непривычных для себя условиях, никогда не привыкает к ним полностью. Всегда остается какая-то маленькая частичка естества, которая будет сопротивляться новшеству. Как будто из упрямства. Как будто в этом-то сопротивлении и заключается вся истинность его «я». У Натальи был одноклассник, который в возрасте четырнадцати лет вместе с родителями уехал в Америку. Несколько лет потом они переписывались.

И спустя пять лет — когда он уже начал писать по-русски с ошибками, свойственными людям, для которых русский не родной язык, — он признавался: «Привык ко всему: к пальмам вместо лип, к небоскребам и коттеджам вместо „хрущевок“, к фунтам и милям… Но вот температуру воздуха в Фаренгейтах измерять по-прежнему не могу. Душа не принимает. Казалось бы, мелочь, но вот все время перевожу в градусы по Цельсию. Иначе даже непонятно, жарко на улице или так, прохладно…»

Вот и у Наташи осталось нечто, с чем она никак не могла расстаться. Новый Год. Здесь его отмечали 1 сентября. И только царь Петр, с его встопорщенными усами и выпученными глазами обезумевшего кота, издаст постановление отмечать новолетие с 1 января. И при том повелит никаких пьяных буйств не чинить — «на то других дней в году хватает».

И сейчас у Натальи поневоле вырвалось:

— Совершенно новогодняя погода! Елку бы поставить…

Флор покосился на милую супругу, но ничего ей не сказал. «Местный житель», уроженец шестнадцатого века, новгородский купец Флор Олсуфьич довольно легко мирился со всеми странностями жены. Да и мало дела было ему до «новогодних» настроений Натальи, совершенно неуместных в начале зимы, когда они наконец-то возвратились на родину и теперь спешили к дому еще одного питерца, женатого на «местной» — к Вадиму Вершкову и Настасье. Там, у Вершковых, под их приглядом оставлен сын Флора и Натальи — четырехлетний Ваня.

Харузин остановился на площади, любуясь снегом. Уже начало темнеть, на небе проступила луна и почти сразу вместе с луной вспыхнули две звезды.

— Красиво, — сказал Харузин, задирая голову.

Флор тоже глянул вверх.

— Вон та звезда, наверное, Венера, — продолжал Харузин. — Какая яркая! А рядом что?

Флор потер глаза пальцами.

— Что тебе в этой звезде, Сергий? — удивился он. — Разве ты звездочет? Горят себе нам на радость, разве плохо?

— В такое время суток не должно быть второй звезды… Разве что Юпитер? — пробормотал Харузин, обращаясь больше к самому себе. — Я, Флорушка, во дворце пионеров бывал на разных лекциях для старшеклассников. Нас географичка водила.

Да уж, Географичка была такая, что о ней стоило вспомнить отдельным добрым словом. Она работала в школе всегда. В ее класс приводили внуков бывшие ее ученики. Она была железобетонной. Она не старела, не изменялась. Она красила свои седые волосы то, в зеленоватый, то в фиолетовый, то в рыжий цвет. У нее был трубный глас. Ее опасался даже завуч.

И вот, в свете различных перемен, постигших многострадальную советскую школу, была спущена директива: «В десятом классе изучать астрономию!». Разумеется, астрономичек никто в педвузе подготовить не успел, поэтому новый предмет поручили — где физику, где географу.

В случае с харузинской школой выбор пал на географичку. Та поступила следующим образом: раздала темы учебника по ученикам и велела подготовить доклады. Один рассказывал про Венеру, другой про Луну, третий про метеориты — и так далее, хватило всему классу. В течение учебного года шли доклады. Один ученик зачитывал свой реферат, остальные в меру воспитанности слушали товарища.

В конце года разразился скандал. «Что это такое? — кричали в РОНО, размахивая классным журналом. — Тридцать одна пятерка? Такого не может быть!» Да, географичка выставила пятерки. Всем. Всему классу. И в результате общий выпускной балл у всех увеличился. Естественно, это вызвало неудовольствие у начальства.

Но не на таковскую напали. Географичка, бывший парторг школы, раскрыла рот. И заорала страшным басом, от которого (по слухам) в ужасе писались четвероклашки, не выучившие на природоведении, что такое «бриз» и чем он отличается от «пассата»: «Я не обязана преподавать предмет, которого не знаю! Я владею предметом не лучше, чем мои ученики! Я не компетентна оценивать их знания! Я поставила им те отметки, которых они заслуживают!».

И — все.

Через пару лет астрономию отменили. Но ту тему, по которой делался доклад, ученики помнили еще спустя много-много лет. Вот и Харузин помнил про Венеру. Можно сказать, он знал о Венере практически все, что было научно-популярного. И теперь он ясно видел: не должно быть в это время года и в это время суток второй такой же яркой звезды.

А она была. И даже более яркая, чем Венера. В этом таилась некая неправильность.

— Скорее всего, я не учитываю, что за четыреста лет земная ось могла сместиться… — пробормотал Харузин.

— Как там Ванька? — мечтательно произнес Флор. — Разбойничает, наверное…

— Естественно! — фыркнула Наталья с легким самодовольством. — Если учесть, какие у него гены…

— Кто у него? — не понял Флор.

— Ну, происхождение, — поправилась Наталья. Генетику еще не открыли, хотя кровями и родственными связями уже хвастались напропалую.

Флор и его брат-близнец, монах Лавр, были детьми разбойника Опары Кубаря, давно почившего — как они надеялись, с миром. Напоминание об удалом родителе всегда вызывало на лице Флора самодовольную усмешку.

Он не видел причин не гордиться этим. Разбойники были своего рода аристократией. Если вдуматься, духом они были сродни тем, кто лет пятьсот назад явил такое же непокорство властям, собрал лихую дружину и ушел в леса. А спустя столетия — eго потомки уже аристократы, дворяне, землевладельцы. И все потому, что их предок не зевал и хватал все, что плохо лежало.