Книга Портрет миссис Шарбук - Джеффри Форд

— Вы же почетный гость, — сказал он, приближаясь и кладя руку мне на плечо.

— Вы уж меня извините, Рид, — прошептал я, — но признаюсь — я пытался выпить все ваше замечательное шампанское. Голова у меня кружится, нужно вдохнуть немного свежего воздуха.

Он громко рассмеялся, и на этот хохот повернулись головы стоящих рядом гостей. Я смущенно скользнул взглядом по толпе и среди всех этих лиц, не знающих о причине веселья Рида, но смеющихся вместе с ним надо мной, увидел лицо Шенца, который покачивал головой и устремлял взгляд в потолок, подавая мне тайный знак: да, Рид — натуральный самодур.

— Пока вы не ушли, позвольте, я приведу хозяйку дома. Уверен, ей захочется вас поблагодарить на прощание.

— Прекрасно, — сказал я.

Рид исчез, а я стоял, глядя на длиннющий лестничный пролет, в конце которого виднелась спасительная дверь. Несколько минут спустя он вернулся, ведя за собой жену.

— У Пьямбо неотложные дела в городе, дорогая, — сказал он ей. — Он бы остался, но ему надо уходить. Я подумал, что ты захочешь поблагодарить его за портрет.

Миссис Рид улыбнулась, а я вперил взгляд в щель между ее зубами. В те дни, что я провел в ее присутствии, она, казалось, не имела никаких личностных свойств. Она была послушной моделью, к тому же не лишенной приятности, но я и не пытался разгадать ее истинную сущность: ее муж определенно дал мне понять, что внутренний мир оригинала не должен отражаться в портрете.

Она шагнула вперед, как делают, когда собираются чмокнуть тебя в щеку. В то мгновение, когда она приблизилась ко мне, я уловил в ней нечто большее, чем унылое безразличие, к которому уже успел привыкнуть. Ее губы царапнули мою кожу, и за миг до того, как она отпрянула от меня, я услышал ее шепот, прозвучавший не громче, чем шелест влажной кисточки по полотну: «Чтоб ты сдох». Когда я вновь смог увидеть миссис Рид стоящей во весь рост, на ее губах играла улыбка.

— Спасибо, Пьямбо, — сказала она теперь.

Рид обнял ее одной рукой, и они застыли друг подле друга, словно позируя для полотна под названием «супружеское счастье». Внезапно ко мне вернулось отточенное долгими годами тренировок умение заглядывать в души тех, кто мне позирует (в последнее время изрядно подзабытое в угоду «душевному здоровью», как назвал его Шенц, которое я пытался передать на своих картинах), и я увидел перед собой бледную, смертельно уставшую женщину в когтях вампира. Я повернулся и бросился наутек, спотыкаясь на ступенях; чувство у меня было такое, будто я не обращаю внимания на крики ребенка, упавшего в ледяную воду.

ПОСЛАННИК

Я прошел мимо кебов, заказанных Ридом, чтобы развезти по домам гостей. Повернув налево, направился на юг по Пятой авеню. Голова все еще кружилась от шампанского и произнесенного шепотом пожелания миссис Рид. Я поднял воротник своего пальто, опустил пониже поля шляпы — лето за время вечеринки словно бы тихо сошло на нет. В спину мне поддувал холодный ветерок; желтеющий газетный лист пронесся над моим левым плечом и, трепеща в воздухе, пролетел под газовыми фонарями, как спасающийся бегством дух летнего тепла. Было уже поздно, и до моего дома в Грамерси-Парк путь предстоял неблизкий, но сейчас мне больше всего требовались свежий воздух, движение, ночь — противоядие от затхлой атмосферы этой набитой людьми гостиной, этого фальшивого, преломленного света, испускаемого треклятой люстрой.

Улицы города были далеко не безопасны в этот промозглый час, но я не сомневался — какой бы злодей ни попался мне навстречу, по сравнению с Ридом он будет просто ягненком. Я потряс головой при мысли о том, какие муки мученические пришлось вынести этой бедняжке и что я хотя и невольно, но все же стал участником ее пытки. Теперь мне было очевидно — она все это время прекрасно понимала, что к чему. То ли ради детей, то ли опасаясь за себя, но она делала вид, что не замечает притворства Рида. Даже если такое случилось в первый раз, то наверняка не в последний; но теперь с каждым новым покушением на ее чувство собственного достоинства очаровательная, нестареющая красота, запечатленная на моем портрете, будет вечным свидетелем растущего уродства ее брака и ее жизни. Риду несомненно была нужна женщина, чей образ смотрел на него с портрета — похожий, но не вполне, на его жену. На самом же деле у настоящей миссис Рид было больше сходства с золотой рыбкой, посаженной в чашу, и срезанными цветами, никнущими в витиеватой китайской вазе. Выбирая эти детали, я и не подозревал, насколько точно они бьют в цель.

«Кем же ты стал, Пьямбо?» — спросил я сам у себя и тут же понял, что говорю вслух. Я оглянулся — не слышит ли меня кто-нибудь. Нет, те немногие прохожие, что брели по улице в этот поздний час, проходили мимо, поглощенные собственными желаниями и предчувствиями. Днем город жил как великий миллионер, преследующий будущее с дьявольским упорством и бешеной энергией, которая в один прекрасный день позволит ему догнать свою жертву; но по ночам, когда город спал, его улицы превращались в населенные призраками глубоководные пути морского царства.

Даже трамваи двигались с какой-то ленивой усталостью, словно огромные змеи, ползущие сквозь непроницаемую тьму выброшенных за ненадобностью дневных разочарований. Я предвосхитил ответ на свой собственный вопрос, остановившись на углу Тридцать третьей улицы и уставившись на другую сторону авеню — на залитые лунным светом останки того, что когда-то было особняком Джона Джейкоба Астора[5]. Я читал в газете, что его сын назло матери собирается снести старое здание и вместо него возвести первоклассный отель. И вот дом стоял там — полуразобранный, похожий на разлагающуюся тушу выброшенного на берег чудища с картины Веддера[6]. Вот оно — свидетельство всеразвращающей власти новых денег. Даже старые боги со своим наследием не могли чувствовать себя в безопасности. Новым божеством было богатство, и армия Ридов готова была как угодно настраивать свои нравственные барометры, лишь бы войти в круг его жрецов. Его катехизис провозглашал общность интересов богатеев Верхнего Манхэттена и обитателей Нижнего Ист-Сайда, где иммигрантские семьи тщетно пытались поймать неуловимое.

Разве мог я, обыкновенный художник, устоять под таким ужасающим напором? Некоторое время назад, когда громко заявила о себе фотография, мои коллеги по ремеслу пребывали в ужасе перед угрозой близкой нищеты. Но когда состоятельная братия поняла, что теперь самый последний поденщик может обзавестись дешевой копией своего изображения, начался настоящий взрыв — представители голубых кровей и новоиспеченная элита бросились заказывать портреты у известных художников. Ведь фотография, ко всему прочему, через одно-два поколения желтела и трескалась, тогда как портрет маслом мог в целости и сохранности доставить своего благородного героя в весьма отдаленное будущее. На меня обрушилась лавина заказов, и из поля моего зрения как-то выпало то, чего я первоначально собирался достичь своим искусством. Тогда-то я и оказался под каблуком той составляющей портретной живописи, которую Джон Сарджент[7]назвал тиранией тщеславия, — увяз в махинациях и паутине интриг, которую плели клиенты.