Книга Кларкенвельские рассказы - Питер Акройд

— Первый пальчик — маленький мальчик; этот мальчик — лекарь, потому что им лекари орудуют. Третий зовется долговязым. А этот — тыкалка или лакомка. Вот он, я тебе в нос им тычу.

Внезапно раздался громкий стук в дверь. Настоятельница поспешно встала.

— Кто там?

— Это Идонея, матушка.

— Во имя всего святого входи, Идонея.

В келью тут же вбежала пожилая монахиня с грубым, изрытым оспой лицом, похожим на кусок солонины. Это была помощница, правая рука преподобной Агнес. Едва сдерживая волнение, Идонея кое-как поклонилась настоятельнице и выпалила:

— У нее припадок. Говорит не своим, а каким-то незнакомым голосом.

Агнес с привычной жалостью взглянула на безобразное лицо помощницы:

— Она борется с Господом.

Обеим было ясно, кто эта «она», — сестра Клэрис, безумица из Кларкенвельской обители, зачатая и родившаяся в подземных ходах под монастырем.

— Где она сейчас?

— В расписной келье.

В обители Девы Марии напасти случались и раньше. Еще при Жуайёз де Мордант, тетушке Агнес, по вине некоторых монахинь разыгрался великий скандал, а одолеваемая многими немощами настоятельница была не в силах управиться со своей паствой.

В двухстах ярдах от обители стоял куда более известный монастырь Св. Иоанна Иерусалимского, основанный рыцарями-госпитальерами. На его землях, простиравшихся на юг до Смитфилда, а на запад до реки Флит, располагалось множество каменных зданий, часовен, деревянных жилых и надворных построек, а также были разбиты фруктовые сады и парки с рыбными прудами. Святость древнего монастыря подкреплялась священными реликвиями — дарами нескольких пап. Среди прочих там хранилась чаша с молоком из груди Девы Марии, клочок паруса с лодки святого Петра, перо из крыла архангела Гавриила и кусочки хлебов и рыб, которыми Христос чудесным образом накормил множество голодных. Совсем недавно капля молока Пресвятой Богоматери вернула зрение и дар речи немому слепцу. Женская же обитель служила для путешественников церковью и постоялым двором, а сверх того еще и лечебницей, и источником приработка на обширных монастырских угодьях. Однако за двадцать лет до описываемых событий про монастырь Девы Марии пошла дурная слава, и называть его стали не иначе как вертепом разврата. Папа Римский направил кардинала провести дознание; по словам нунция, обитель превратилась в гнездо «дьявольских увеселений», «плясок и распутных игрищ».

Все сошлись на том, что главная вина лежит на молодых монахинях. По словам очевидцев, они с великой охотою бегали через кларкенвельский луг на исповедь к священникам, присланным окормлять черниц; вскоре стало ясно, что на уме у них была отнюдь не исповедь. Монастырский келарь рассказал поварихе, что кто-то вроде бы своими глазами видел, как монахини танцевали и играли на лютне. «А на головах у них выплясывал черт», — заключил он. По слухам, некоторые монахини вешали себе на шею бечевку с маленькими колокольчиками, за что повариха прозвала их «коровами Дьявола». Злые языки утверждали, что приставленная к послушницам монахиня переметнулась на сторону подопечных и, отбросив розги — орудие наставления, — сама стала участницей разврата. Несколько молодых монахинь, как заметили наблюдательные сестры, стали пропускать вечерние богослужения. Преподобную Жуайёз де Мордант разбил паралич, ей невозможно было втолковать, что слухи эти грозят очень серьезными последствиями. Непорядки в обители множились, и настоятель монастыря Сент-Джон решил просить у епископа города Лондона аудиенции secreto.[7]Епископ немедля изъявил согласие, напомнив настоятелю известные слова: «Злу воздастся по заслугам». Он самолично расспросил всех монахинь обители поголовно. Из его отчета явствовало, что чернецы и черницы в немалом числе действительно бегали, прыгали и скакали, только что не летали, многие заголялись и открывали то, что положено скрывать. Обнаружились и другие вопиющие безобразия. Некоторые монахини, по их собственному признанию, тайком встречались с наемными работниками мужского полу; свидания проходили в каретном сарае или в пекарне, а порой даже и в храме. Среди горожан уже ходило сальное присловье про монахинь, охочих пососать жгучий имбирный корень, которое в ходе дознания убедительно подтвердилось. В результате повар, привратник, садовник и пастух немедленно получили расчет, а впавших в грех монахинь с величайшим позором отправили в другие монастыри. Епископ выразил надежду, что таким способом удастся охладить их непристойный пыл.

Однако самое поразительное обстоятельство открылось к концу расследования: ведавшая монастырской лечебницей сестра Эглантайн сообщила, что между женским и мужским монастырями существует целая сеть подземных ходов, построенных еще до воздвижения обеих святых обителей. С какой целью их вырыли, остается только гадать, но в последние годы ими охотно пользовались те, кто не желал передвигаться поверху, на виду у сторонних глаз. В тайном, скрепленном печатью донесении, которое епископ отправил в Рим, кроме прочего указывалось, что всякий младенец, родившийся в результате запретных сношений между монахом и монахиней, пребывал в подземелье до совершеннолетия, и тогда спокойно, без позора и сплетен, мог примкнуть к причту той или другой святой обители. Именно таким ребенком и была Клэрис, чье поведение лишало Агнес де Мордант душевного покоя.

Кара Господня не заставила себя ждать. В 1381 году, когда Клэрис появилась на свет, орды голодранцев под предводительством Уота Тайлера взяли приступом и предали огню монастырь Сент-Джон, а самого настоятеля обезглавили на кларкенвельском лугу. Пламя еще бушевало, когда монахини из обители Девы Марии на руках принесли Жуайёз де Мордант пред очи бунтовщиков как свидетельство своей слабости и беззащитности. «Да хранит нас Пречистая Дева!» — истошно возглашали они.

Тайлер лишь рассмеялся и поднял шляпу в знак приветствия; ее перья были обагрены кровью настоятеля. Монахини опасались насилия, однако дело ограничилось лишь непристойными выкриками. Женский монастырь избежал страшной участи, но три месяца спустя престарелую настоятельницу хватил удар, и она умерла. Вот ее последние слова: «Не успел надеть шляпу, как лишился головы».

Прежде чем выпроводить сестру Идонею из своей кельи, Агнес де Мордант поправила покрывало и надвинула апостольник пониже на лоб. После чего привязала длинной лентой обезьянку к основанию стульчака над ночным горшком и, опираясь на положенный ей по чину епископский посох, направилась по каменной лестнице вниз, в трапезную. До того как лицом к лицу встретиться с сестрой Клэрис, ей хотелось убедиться, что среди остальной ее паствы царят мир и покой. Монахини тем временем доедали говядину с хлебом, а сестра Бона, помощница регентши монастырского хора, читала вслух из Vitis Mystica[8]пассаж, подробно толковавший пять данных человеку чувств — слух, зрение, обоняние, осязание и вкус. При виде Агнес сестра Бона смолкла; все встали. За трапезой монахини, как положено, хранили молчание и, чтобы попросить передать соль или кувшин с пивом, прибегали к языку жестов. К примеру, когда требовалась соль, нужно было положить большой малец правой руки поверх большого пальца левой. Тем не менее Агнес почудилось, что перед ее появлением, под ровное неспешное чтение сестры Боны, по трапезной бежал шепоток, едва слышные sic[9]и non.[10]Монахине, уличенной в нарушении безмолвия, пришлось бы принимать пищу в монастырском подвале, вместе с немощными и слабоумными, но под взором преподобной Агнес все блюли монастырский устав. Ответив на общее молчаливое почтение едва заметным кивком головы, настоятельница двинулась вдоль стола. Не удержавшись, искоса взглянула на сестру Берил; та с широкой улыбкой смотрела на преподобную. Греха в улыбке нет, тем более что согласно Святому Писанию, все мы возвеселимся в райских кущах, но выражение лица Берил рассердило Агнес; так злится ребенок, которого не приняли в игру.