Книга Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Он вспомнил, как в феврале 1773 года получил приглашение на ужин к Бальбастру, органисту собора Нотр-Дам, с которым его более десяти лет назад познакомил большой любитель музыки Ноблекур. После первой встречи, когда молодой человек почувствовал себя оскорбленным, последовали другие, более приятные, а любовь к музыке и восхищение творениями великого Рамо сблизили их, несмотря на саркастические замечания, по-прежнему звучавшие в адрес Николя из уст виртуоза. В тот вечер гости, собравшиеся в гостиной, восхищенно разглядывали клавесин работы Рукерса, являвшийся гордостью хозяина дома. Все поверхности инструмента покрывала богатая роспись, отчего он напоминал то ли карету, то ли табакерку, принадлежащую члену королевской фамилии. На внешней стороне изображено было рождение Венеры, на внутренней — история Кастора и Поллукса, на сюжет которой Рамо написал оперу, сделавшую его знаменитым. Также были нарисованы земля, ад и райские поля, где на скамье восседал великий композитор с лирой в руках. Николя, встретивший Рамо незадолго до смерти в саду Тюильри, оценил достигнутое художником портретное сходство.

У стены высился большой орган с педальной клавиатурой. Жалуясь на пронзительный звук инструмента и шумные клавиши, Бальбастр исполнил фугу, а потом пояснил, что орган ему нужен для упражнений, и, усмехнувшись, добавил — «к великому неудовольствию соседей». Молодая женщина с тонким и выразительным лицом, обрамленным волосами цвета меди, являвшими яркий контраст с черно-серым платьем, означавшим, что владелица его либо принадлежит к терциариям, либо вдова, громко восторгалась игрой органиста. Хозяин дома, видимо, знавший о музыкальных талантах гостьи, пригласил ее за клавесин, и она с большим чувством исполнила сложную сонату. Затем хозяин сыграл мелодию из оперы Гретри. Николя показалось, что инструмент звучит скорее изысканно, нежели полнозвучно, и решил спросить мнение медноволосой красавицы с золотисто-карими глазами. Она объяснила ему, что звучанием своим клавесин обязан язычкам из пера, защипывающим струны. Продолжая заинтересовавший их обоих разговор, они вместе вышли на улицу. Николя предложил отвезти ее домой в служебном фиакре. К тому времени, когда они добрались до улицы Верней, где находился ее дом, Николя уже почитал себя счастливым, ибо успел вкусить первые плоды своих побед. Затем последовало приглашение осмотреть фортепьяно, и к концу вечера они обрели полное согласие. А дальше, на протяжении многих недель, чувства их воспламенялись при первом же прикосновении, и далее следовали наполненные истомой часы наслаждений, сменявшиеся долгими часами разлуки и нетерпеливым ожиданием следующей встречи. Казалось, ничто не могло положить конец объединявшему их ненасытному вожделению.

В сущности, в чем он мог ее упрекнуть? Она, бесспорно, была хороша собой, хотя в моду, несмотря на многочисленных критиков, вновь вернулись блондинки, оттеснив против воли нынешней фаворитки, графини дю Барри, рыжеволосых красавиц. Победа осталась за юной белокурой дофиной. Обладая острым умом и богатой фантазией, Жюли де Ластерье очаровывала собеседников разнообразием своих познаний и оригинальными суждениями. Она вышла замуж очень рано, сразу после выхода из монастыря. Супруг ее, интендант морского флота, был намного старше ее. Должность секретаря в королевских советах принесла господину Ластерье дворянство. Посланный на Антильские острова в качестве распорядителя финансов, он — видимо, желая угодить молоденькой супруге — скончался сразу после прибытия на Гваделупу. Вдова его, благодаря полученному наследству, разбогатела и вернулась в Париж в сопровождении чернокожих слуг.

По характеру своему Жюли привыкла брать верх, однако с Николя всегда вела себя сдержанно, давая понять, что восхищается им, отчего тот становился гораздо более уступчивым, нежели если бы она навязывала ему свою волю. Однако постепенно поводов для разногласий становилось все больше и больше. Пока страсть била ключом, она быстренько латала возникавшие в их отношениях дыры, добавляя пряной приправы в сладкое блюдо примирения. Но, в конце концов, постоянные стычки, возникавшие на одной и той же почве вот уже несколько месяцев, утомили его. Она терзала его вопросом, когда он станет жить вместе с ней, а он избегал ответа, предчувствуя за ним следующий, пока еще не сформулированный, но вполне понятный вопрос, коего он не хотел ни слышать, ни понимать. Всякий раз, когда между ними вспыхивала ссора, она принималась жаловаться, что его вечно нет на месте, а его должность обрекает его на рабский труд и не позволяет распоряжаться его собственным временем. Вдобавок ему постоянно приходилось напоминать ей, что он не намерен выступать в обществе как маркиз де Ранрей. Внебрачный сын, поздно признанный отцом, он ценил доставшийся ему титул, когда к нему обращался король или члены королевской семьи, но честь, самолюбие и чувство меры побуждали его категорически от него отказываться, когда речь заходила об иных людях. Уверенная, что их отношения дают ей право появиться при дворе, она постоянно донимала его вопросами, когда же наконец ее мечта сбудется. Столь неуместное стремление стесняло его и, как ему казалось, свидетельствовало об отсутствии воспитания. Постоянные попытки Жюли разлучить его с самыми близкими друзьями также немало раздражали и огорчали его. Исключение составлял Лаборд, первый служитель королевской опочивальни, имевший непосредственный доступ к королю и определенный вес при дворе; за это Жюли мгновенно приписала ему всяческие добродетели. Ужин у Ноблекура, куда его пригласили вместе с Жюли, завершился полнейшим крахом. И почтенный прокурор в отставке, и доктор Семакгюс изо всех сил старались угодить Николя, но не сумели удержаться, чтобы не высмеять молодую женщину. Получив урок, он твердо решил более не представлять старым друзьям своих временных подруг. Друзья не одобрили его выбора, и эта мысль, прочно укоренившаяся в мозгу, безжалостно терзала его, пробив основательную брешь в его преданности Жюли. Наконец он с ужасом понял, что от любви, снисходительно относящейся к недостаткам предмета своего обожания, не осталось и следа.

Огорчение, невольно причиненное своим близким, повергало Николя в уныние, однако он еще не решался сделать вытекающий из него вывод, ибо тогда ему пришлось бы признать, что их связь возникла по ошибке, а госпожа Ластерье его недостойна. Тут же он ощутил укол уязвленного самолюбия, обвинившего его в том, что он уступил страсти, уважать предмет коей он не мог, однако все еще продолжал любить, хотя и краснел при каждом о нем воспоминании. Сегодняшняя сцена стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Зачем он согласился поужинать с ней вдвоем? Впрочем, он прекрасно это знал… Обещание, данное Жюли, вынудило его огорчить отказом Ноблекура, намеревавшегося сегодня вечером разделить с друзьями пирог с сюрпризом, испеченный в честь праздника Богоявления. К Николя, Семакгюсу и инспектору Бурдо обещал — если позволит служба королю — присоединиться Лаборд. Скрепя сердце Николя отклонил приглашение.

Добравшись к вечеру до улицы Верней, он, к великому удивлению, обнаружил в доме Жюли веселую компанию. Встретившая его насмешливая гримаска госпожи Ластерье, ее с тревогой заданный вопрос, отчего он прибыл в столь ранний час, не понравились ему, равно как и известие, что на ужин приглашено не менее дюжины гостей, часть из которых уже прибыла. Оставив его, Жюли с улыбкой заспешила к фортепьяно, дабы перевернуть страницу партитуры для молодого человека, сидевшего за инструментом. Рядом Николя увидел Бальбастра, чье румяное личико, напудренное и нарумяненное сверх всякой меры, покрылось морщинками из-за ехидной гримасы, скорченной органистом, когда тот отвешивал ему приветственный поклон; черные глаза музыканта враждебным взором буравили комиссара. Четверо незнакомых Николя молодых людей играли в карты за ломберным столиком с китайской столешницей в стиле «коромандель»[1]. Не считая органиста, никогда не пропускавшего приемов, устраиваемых Жюли, Николя оказался самым старым среди гостей. От сознания сего факта ему стало грустно, но он тотчас укорил себя за столь нелепое чувство. Как повести себя, чтобы двадцатилетние юнцы не вынудили его играть роль комического старца, этакого Альцеста[2], случайно затесавшегося в компанию молодых хлыщей? Прислонившись к окну, он принялся разглядывать молодого человека за фортепьяно, чье лицо с острыми скулами, мучительно напоминало чей-то образ из его прошлого — словно лицо утопленника, всплывшего на поверхность из толщи вод, когда о нем уже перестали вспоминать. Решительно, сегодня все хотели заинтриговать его. Кстати, почему она не представила его своим гостям? Список публичных унижений увеличился еще на один пункт, а его самолюбие в очередной раз ощутило нанесенный ему удар. Казимир и Юлия, чернокожие слуги, привезенные хозяйкой с Гваделупы, разносили вина и шоколад, к которому подавалось миндальное печенье, а также напиток, являвший собой смесь сахарного сиропа с белым ромом, куда Юлия добавляла цедру бергамота и несколько капель таинственного настоя, выдать секрет которого она категорически отказалась, сопроводив отказ громким смехом. Николя уже успел оценить это изысканное питье в более уютной обстановке.