Книга Царица без трона - Елена Арсеньева

«Есть у вашей царской милости неприятели, –писал Мнишек после витиеватых и приличных приветствий, – которыераспространяют о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей этислухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас, каксына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всякихповодов, а так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему иблагоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослатьподалее…»

Димитрий отшвырнул письмо. Мельком подумал,что мог бы и не стараться скрывать послание от Бучинского: очень может статься,что именно от царева секретаря пан Юрий получил «о поведении вашем молву».Хотя… присутствие Ксении во дворце ни для кого не тайна. И любой-каждый измножества поляков, которые шатаются по Кремлю и по Москве, могли настрочитьсендомирскому воеводе упреждающее послание: так, мол, и так, в то время какнаияснейшая панна Марианна хранит верность жениху, этот самый жених…

Хитрый Мнишек – истинный иезуит, достойныйученик учителей своих. Он не угрожает, не стращает Димитрия. Но уже самополучение этого письма, само имя Ксении, названное в нем, значат дляпонимающего неизмеримо много. Как говорится, умный поймет с полуслова. Вот иДимитрию понятно: отец Марины не просто рассержен. Он в ярости! Насчет мягкостиукора будущему зятю за откровенное распутство обманываться не стоит – мягкостьсия мнимая. И если Димитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что оннарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправенарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь.

Димитрий быстро зажмурился, словно пред нимгде-то вдали блеснул страшный огненный меч. Он и сам знал, что в его любви кМарине было нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение, может быть,бесовское наваждение, но… Но одна только мысль о том, что, быть может, онникогда не увидит ее больше, заставляла дыхание пресечься.

Нет, лучше не думать, не размышлять, отчеготак складывается, отчего душа его скручивается в тугой комок необъяснимой болипри одной этой мысли: «Никогда не видеть Марину!..»

Мнишек знал, что делал, когда писал этописьмо. До его получения присутствие Ксении во дворце могло быть сколь угоднодолгим. Но с той минуты, как Димитрия известили о письме, все изменилось. Инынешняя ночь была для любовников последней.

Димитрий обернулся к Басманову. Тот уловил егодвижение краем глаза (сидел с почтительно потупленным взором) и встал:

– Прикажешь, государь, немедля ехать илидо утра повременим?

– Да уж скоро утро. Час-другой пусть ещепоспит, а ты тем временем скажи возок приготовить да все вещи в него снести. Асамому тебе ехать не обязательно. Понадобишься скоро. Пошли кого другого, хотьТатищева. Заодно с сестрой повидается – сколько я помню, она настоятельница наБелозере? Все не к чужому человеку отправляю… – Осекся, махнул рукой,останавливая невольный промельк сочувствия, не то и в самом деле явившийся налице Басманова, не то лишь почудившийся. – И все, довольно. Вели еще конямне приготовить. Я буду в крепостце. Когда… ну, потом, когда все свершится,пришлешь за мною, я и ворочусь.

Быстро пошел в смежную комнату, где храниласьодежда.

На пороге вдруг повернулся и сказал страннымголосом, словно сам себе удивлялся:

– Пускай Татищев игуменье накажет, чтобыне сразу… не сразу под постриг вели. Пускай пока в белицах поживет.

И вышел наконец, оставив Басманова внедоумении, которое тот, впрочем, никак не изъявлял, ибо не служивое это дело –постигать силы, движущие государевыми поступками.

Кажется, Димитрий и сам не постигал сихдвижущих сил. Да и не хотел постигать, если честно!

Он подумал, что теперь Марине путь в Россиювполне открыт.

Марина – венец его трудов, венец его старанийи страданий, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московскийпрестол, – может быть, даже более.

Марина!..

Февраль 1606 года, Польское королевство, Самбор

«Ах, наисладчайший Иисус! Ты все видишь.Мальчишка так хочет залезть панне Марианне под юбку, что даже похудел. Самоесмешное, он и сам не понимает, что с ним происходит. Убежден, будто занятисключительно рыцарским служением прекрасной даме, а сны, после которых егопростыня наутро вся бывает покрыта пятнами, – злостный промысел диавола».

Барбара Казановская, гофмейстерина панныМнишек, делала вид, будто внимательнейшим образом осматривает новые фижмы, воттолько что, полчаса назад, привезенные из Парижа (все свои туалеты дочь воеводысендомирского получала из французской столицы), а сама исподтишка косилась нахуденького юношу, по сути – мальчика, одетого не как взрослый шляхтич, а впышные панталоны с разноцветными вставками в прорезях, чулки и колет. На егогладко причесанных, лишь слегка подвитых кудрях красовался бархатный берет спером.

Колет, вставки в черных панталонах и беретбыли синие. Перо и чулки – белые. Глаза и волосы юноши отличались редкостнойчернотой, даже слегка отливали вороненой синевой.

«Не мальчик, а цукерка! [1] С ума сойти, какой красавчик! Какие ноги,ах, Матка Боска, ну до чего же прельстительно обтягивают их эти тонкие, изшелковых нитей связанные чулки! Право, жаль, что нынче уже вышли из модыкороткие штаны и теперь только пажи щеголяют при дворе своими стройныминожками. А впрочем, истинная красота и прелесть свойственны только раннеймолодости. Потом, с годами, мужчину отличает опытность, храбрость, сила, мужчинастановится интересен и даже, если повезет, загадочен, однако вот такую прелестьнераспустившегося цветка увидишь только у пятнадцатилетнего юнца!»

Барбара, большая ценительница красотымолоденьких пажей, подавила невольный вздох от того, что «цукерка» ЯнОсмольский никогда не взирал на пани Казановскую иначе как с сыновнимпочтением, но тут же и усмехнулась. Мужчины небось вот точно так же меряютвзорами незрелые прелести молоденьких прелестниц из свиты панны Марианны,однако, едва кое-что зашевелится в штанах, они поспешают к зрелым дамам,просвещенным в науке страсти нежной. Только такие дамы и способны дать имистинное утешение и наслаждение. Не будь Янек Осмольский невинен, словно дитямалое, не будь он столь щенячьи влюблен в вельможную панну Марианну, госпожусвою, Барбаре, пожалуй, стоило бы позаботиться о своевременном образовании сегомолодого дарования. Из него вышел бы толк, наверняка вышел бы – стоит толькозаглянуть в эти потаенно блистающие очи, посмотреть на жаркий румянец, залившийего щеки…