Книга У рояля - Жан Эшноз

Он стоял там, ужасный черный «Стейнвей» с необъятной клавиатурой, готовой тебя сожрать, чудовищная вставная челюсть, которая жаждет стереть тебя в порошок зубами цвета слоновой кости; он только и ждет, чтобы разорвать тебя в клочья. Не в силах пошевелиться после толчка Берни, Макс едва успел прийти в себя и, утонув в шквале аплодисментов поднявшегося в приветствии переполненного зала, двинулся, пошатываясь и задыхаясь, в направлении этих пятидесяти двух оскаленных зубов. Он сел за рояль, дирижер взмахнул палочкой, и в мгновенно воцарившейся тишине полилась музыка. Все, не могу больше… Не жизнь это, не жизнь… Хотя могло быть и хуже… родился бы где-нибудь в Маниле и торговал бы сигаретами вразнос, или чистил бы обувь в Боготе, или стал бы ныряльщиком в… Итак, Фридерик Шопен, первая часть Концерта № 2 фа минор, опус 21, maestoso, приступим.

2

В зале никто, даже те, кто сидит в первом ряду, не представляет, насколько это трудно. Кажется, что все получается само собой.

И действительно, все пошло гладко. Пока оркестр разворачивал длинную интродукцию, Макс немного успокоился. Затем, когда настала его очередь и он вступил, то почувствовал себя еще лучше. После нескольких тактов его страх стал стихать и окончательно рассеялся, как только прозвучала первая фальшивая нота — славная фальшивая нота в стремительном пассаже, тонущая в массе звуков, она не в счет. Как только это произошло, скованность Макса исчезла. Теперь ситуация была в его руках, он расслабился и ощутил себя хозяином положения. В нем отзывался каждый полутон, каждая пауза была на своем месте, аккорды, следующие один за другим, улетали прочь, как вспорхнувшие птицы. Он бы предпочел не останавливаться, но вот уже конец первой части. Пауза. В ожидании продолжения все потихоньку покашливают, прочищая горло и освобождая от слизи закопченные бронхи. Каждый, как может, старается продышаться. Вторая часть, larghetto: медленное, задумчивое и прозрачное. Здесь уж никак нельзя сфальшивить. Макс не ошибся ни разу, все прошло как по маслу. Опять покашливание в зале, и уже звучит третья часть, блестящее allegro vivace. Сейчас увидите, как я с ним расправлюсь. Ай, еще одна фальшивая нота в двухсотом такте, но и эта утонула в потоке, в финале меня все время заносит на одном и том же месте, впрочем, никто ничего не заметил, еще немного — и мы у цели, вниз, потом вверх по хроматической гамме, четыре оркестровые реплики, два заключительных аккорда и все, браво, браво, на бис играть не будем, занавес, браво, делу конец.

Отяжелев от усталости, но напрочь забыв свой страх, Макс поднялся в артистическую, заваленную букетами.

— Это еще что такое! — взвился он. — Ты же знаешь, я терпеть не могу цветов, убери их отсюда.

— Да, да, конечно, — сказал Берни, поспешно собрал букеты и удалился, нагруженный ими, как катафалк.

Макс опустился на стул перед зеркальным столиком, на котором царил беспорядок. В глубине зеркала отразился Паризи, промокавший шею бумажной салфеткой.

— А, вы здесь, — не оборачиваясь, сказал Макс и собрался расстегнуть рубашку.

— Это было бесподобно, — улыбнулся импресарио.

— Знаю, — сказал Макс, — знаю. Но мне что-то больше не хочется играть этот концерт, я устал от него. К тому же оркестровая партия здесь довольно слаба, сразу видно, что Шопен не слишком умел писать для оркестра. Да и вообще, хватит с меня оркестров. — Он расстегнул верхнюю пуговицу, она оторвалась и исчезла среди беспорядка, царившего на столе.

— В любом случае, — согласился Паризи, подойдя поближе, — до лета у вас только сольные концерты, вы же помните, в Берлине.

По-прежнему не оборачиваясь и продолжая искать сбежавшую пуговицу, Макс увидел, как в зеркале за его спиной выросла массивная расплывшаяся фигура в двубортном пиджаке: Паризи вечно потел, он носил большие очки, лицо у него было подвижное и приторное, а голос — тонкий и пронзительный.

— Напомните мне программу, — сказал Макс.

— В конце недели у вас концерт в Нанте, — засвистел Паризи, — девятнадцатого — сольный концерт в зале Гаво, и до выступления на телевидении больше ничего. Да, и еще: снова звонили японцы. Они хотят знать, когда вы сможете возобновить запись полного собрания произведений Шоссона. Они хотят знать точную дату, чтобы зарезервировать студию Серумена.

— Мне надо подумать, — проговорил Макс, — я сейчас не готов.

— Но они хотели бы поскорее определиться, — настаивал Паризи, — у них ведь тоже свои планы.

— Мне надо подумать, — повторил Макс, — я хочу пить. А где малыш? Куда он подевался?

Малыш уже вернулся без цветов и стоял у входа, ожидая распоряжений.

— Берни, мне бы стаканчик, — по-прежнему не оборачиваясь, прогудел Макс, которому наконец удалось найти прыткую пуговицу и всунуть ее между двумя опустевшими вазами.

Берни открыл стенной шкаф, достал оттуда стакан и бутылку и, расчистив немного места на столе, поставил их перед Максом.

— Я сейчас, — сказал Берни, — только схожу к Жанин за льдом.

Не дожидаясь его возвращения, Макс наполнил стакан на четыре пятых под укоризненным взглядом Паризи, отражение которого по-прежнему занимало собой все пространство в зеркальной раме.

— Послушайте, Паризи, я вас прошу, не стойте над душой. Мы же договорились, после концерта я имею на это право. До концерта, согласен, нет, но после — имею право.

— Я не об этом, — уточнил Паризи. — У вас не осталось места для льда.

— И правда, — согласился Макс и одним глотком отпил половину жидкости. — Видите, теперь место есть.

Паризи покачал головой, полез в карман за новой салфеткой и, обнаружив, что она последняя, поморщился, скомкал обертку и отправил ее в корзину, как раз когда снова появился Берни с бело-желтым ведерком-термосом для льда.

— Спасибо, Берни. Нет, нет, щипчики не нужны. — Макс положил два кубика в свой стакан, взял третий, провел им по лбу, вискам и шее и продолжил, обращаясь к отражению Паризи. — Что бы я делал без Берни! — сказал он.

— Разумеется, разумеется, — вяло подтвердил Паризи.

— Кстати, — нерешительно вмешался Берни.

— В чем дело? — спросил Паризи.

— Э-э, видите ли, я вынужден просить вас, конечно, если это возможно, немного мне прибавить.

— Об этом не может быть и речи, — жестко отрезал Паризи.

— Но у меня расходы, — настаивал Берни, — между прочим, у меня есть пасынок, он очень способный. Я должен оплачивать его учебу. У него очень высокий IQ, и я хочу устроить его в приличную школу. Вы же знаете, обучение в частных школах стоит дорого.

— Вздор, — безапелляционно заявил Паризи.

— Кроме того, заметьте, — продолжал Берни, — у меня весьма деликатная роль. Я должен во всем помогать мсье Максу, следить за его питанием (при этих словах Макс улыбнулся) и, когда он не чувствует себя в состоянии играть, поднимать ему настроение, а это большая ответственность. К тому же, — добавил он, — не очень-то легко каждый вечер выталкивать его на сцену, иногда он отбивается. Мсье Макс артист, он принадлежит публике, и, поймите, все это некоторым образом отражается на мне.