Книга Плоды страсти - Даниэль Пеннак

Это мне не понравилось.

– Ладно, Ваше Величество, считайте, что я уволен.

Я с треском хлопнул дверью, но все же успел услышать, как она заорала мне вслед:

– И не рассчитывайте на выходное пособие!

В коридоре я наткнулся на Луссу с берегов Казаманса, моего старого кореша Луссу, француза сенегальского происхождения, специалиста по китайской литературе.

– Ченгфа, хаизи? (Опять наказан, малыш?)

Я лишь бросил в ответ, что на сей раз уж точно навсегда ухожу из издательства.

– Во гаи зу ле, илаойонги!

– Глагол – в конце предложения, малыш, я сто раз тебе это говорил: илаойонги, во гаи зу ле!

И вот снова, в который раз, несмотря на когорту окружавших меня друзей, я остался наедине с проблемой, которая, в общем-то, была не моей проблемой. Да нет, поверить не могу: Тереза Малоссен влюблена! Моя Тереза, с нескладным телом и нежной душой! Моя спиритическая предсказательница из венецианского стекла! Такая хрупкая… Влюблена! И это в нашей семье, где, если вспомнить историю рода Малоссенов, любовь всегда влекла за собой непоправимые последствия. И нашей маме, и Кларе, и Лауне уж кое-что известно на этот счет. Сколько разрывов, сколько неудач, сколько ужасных смертей и сколько сирот в итоге? Любовь усеяла нашу семью трупами, по этим мертвецам носилась детвора, которой прибывало с каждым годом, и вот – опять двадцать пять – вся женская половина племени с чистой душой готова начать все с нуля, их просто в восторг приводят неожиданно порозовевшие впалые щечки Терезы. Они сразу увидели в этом признак влюбленности, в то время как я лелеял надежду, что она подхватила невинный туберкулез.

Само собой, каждый волен строить свои догадки, но я возложил все надежды на палочку Коха. Эта розоватость у обычно бледненькой Терезы, эти странные сентиментальные нотки, проскальзывающие в ее такой сухой речи, эта жаркая аура у девушки, которую все привыкли считать холодной, эта лихорадочная мечтательность во взгляде, эти сияющие глаза – все это могло иметь лишь одно объяснение: чахотка. С Терезы станется: она и туберкулез может подхватить через романтическое увлечение. Но ничего, полгода попринимает антибиотики, и все пройдет.

Я долго тешил себя иллюзиями, но в конце концов как-то вечером решил выяснить правду, какой бы горькой она ни оказалась. Выждав полчаса после того, как в доме погасили свет, я вошел в детскую и склонился над кроватью Терезы:

– Тереза, дорогая, ты спишь?

Ее большие глаза блестели в ночной темноте.

– Тереза, что с тобой? И она мне сказала:

– Я люблю.

Я попытался перевести разговор в другое русло:

– Что ты любишь?

Но она подтвердила мои опасения:

– Я люблю мужчину.

После небольшой паузы добавила:

– Я хотела бы вас с ним познакомить.

И, поскольку я по-прежнему хранил молчание, продолжила:

– Тебе решать, когда это произойдет, Бенжамен.

Они все уже третий день этим занимались. Старались сломить мою волю. С каждым днем атаки учащались. Обороняясь, я вел окопную войну, в которой – это было ясно с самого начала – мне была уготована роль побежденного. Окончательный удар нанес мне наш пес Джулиус Превосходный.

– Ну а ты что на это скажешь?

Он поднял на меня глаза, в которых я прочитал себе приговор.

– Ладно, пригласим его завтра на ужин.

Пес Джулиус тоже любил сказки.

2

Он оказался не сказочником. Он служил советником в Счетной палате. Малыш был еще в том возрасте, когда свои надежды человек возлагает на омонимию: он слышал то, что хотел услышать[1]. Так или иначе, этот тип служил советником в Счетной палате, носил костюм-тройку и не имел ни малейшего желания что-либо рассказывать. Тереза начала нас знакомить:

– Мари-Кольбер де Роберваль, – произнесла она. – Советник Счетной палаты. Инспектор финансового контроля первого класса, – уточнила она слащавым голоском.

Пес Джулиус тут же сунул свою носяру Мари-Кольберу в задницу и повернулся ко мне: в его глазах я прочел настоящее собачье потрясение – поклонник-счетовод ничем не пах.

– Очень приятно, – выдавил из себя я.

– Его брат повесился, – объявила Тереза.

Уж не знаю, что было тому причиной – новость сама по себе или ее неожиданное объявление, или спокойный тон, которым Тереза ее сообщила, – но в любом случае реакция нашей семейки была далека от искреннего сочувствия.

– Боже мой! – пробормотал Тео.

– Без шуток? – поинтересовался Жереми.

– А на чем? – полюбопытствовал Малыш.

– Сожалею, – тихо произнесла Лауна таким тоном, что было непонятно, оплакивает ли она покойного, утешает его выжившего братца или извиняется перед гостем за хозяев.

Клара щелкнула фотоаппаратом, запечатлев счастливую пару; вспышка помогла сгладить неловкость ситуации, и, пока поляроид выплевывал фотку, Тереза продолжила знакомство.

– Моя семья, – обвела она нас рукой.

Не оставалось никаких сомнений: она улыбалась, как влюбленная девушка, знакомящая любимого со своими близкими, с которыми тот должен породниться в самом ближайшем будущем.

– Я рад наконец с вами познакомиться, – отозвался Мари-Кольбер.

Его голос звучал бесстрастно, но за этой бесстрастностью проскальзывали определенные намерения; он собрал их все разом в своем наречии «наконец».

Сегодня я даже не знаю, что сказать о том ужине. Тереза настояла на том, чтобы на нем присутствовало все племя: Тео – в роли матушки вместо нашей вечно пропадающей мамаши, Амар – в роли нашего отца, которого мы никогда в глаза не видали, Жюли – в качестве моей законной супруги, Жервеза – в качестве нашего морального поручителя, старина Семель выступал в роли заслуженного-дедушки-ремесленника-пенсионера, Хадуш, Мо и Симон играли роль кузенов из провинции, а Лусса с берегов Казаманса – высокоинтеллектуального дядюшки на тот случай, если за ужином разговор перейдет к высшим материям. Клара расставила на столе большие тарелки, а на них поставила другие – поменьше, Жереми поинтересовался у советника Терезы, «какого рода советы он выдает», на что Мари-Кольбер своим бесстрастным голосом ответил, что он «выдает» кое-что другое, Семель выпятил грудь, на которую нацепил свою медаль Города Парижа, дав при этом понять, что не отказался бы и от медали Труда, Лауна лишь улыбалась с извиняющимся видом, Жервеза вежливо осведомилась о том, что подсчитывает Счетная палата, Мари-Кольбер толкнул долгую речь, в конце которой стало понятно, что упомянутая Палата была полицией из полиций для выпускников НША[2], что в ней суровые и неподкупные чиновники подсчитывают, сколько резинок и карандашей стибрили их однокурсники по Школе, находящиеся теперь на государственной службе, Малыш нашел, что «он неплохо рассказывает истории», но я ничего из того, что говорили за столом, не слышал – настолько был занят перевариванием первых впечатлений о прибывшем женихе.