Книга Вечность на двоих - Фред Варгас

— Понимаю.

— А она все равно чешется. Чешется отсутствующая рука, шестьдесят девять лет спустя. В одном и том же месте, — объяснил старик, указывая на точку в пустоте. — Мама знала почему — меня туда укусил паук. Я потерял руку, не дочесав укус. Он и сейчас зудит.

— Да, конечно, — сказал Адамберг, беззвучно помешивая раствор.

— Потому что он не закончил своего существования. Понимаете? Укус требует своего и мстит. Вам это ничего не напоминает?

— Звезды? — предположил Адамберг. — Они продолжают светить несмотря на то, что давно погасли.

— Ну, допустим, — удивленно согласился Лусио. — Или чувство — например, парень все еще любит девушку, или наоборот, хотя между ними все кончено. Улавливаете ситуацию?

— Да.

— А почему парень по-прежнему любит девушку, или наоборот? Как это объяснить?

— Не знаю, — терпеливо признал комиссар.

Улучив момент между порывами ветра, мартовское солнце ласково согревало спину — Адамбергу очень нравилось строить стену в этом заброшенном саду. Лусио Веласко Пас может болтать сколько угодно, его это не смущает.

— Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что-то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из-за всяких выродков.

— Укусы паука, — сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.

— Привидения, — серьезно поправил его старик. — Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.

Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.

— А что такого? — сказал он. — Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.

Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:

— Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?

— Ее? Это женщина?

— Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.

Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.

— Да ну? — вдруг задумался он. — Тень?

II

Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты — из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что-то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.

— Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?

Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.

— Дочка не разрешает?

— Не поощряет.

— Вот, например. Что это у нас такое? — спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.

— Сотерн, — прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. — Рановато будет для сотерна.

— У меня больше ничего нет.

— Тогда ладно, — согласился сосед.

Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.

— Что, собственно, вам известно? — спросил Лусио.

— Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, — Адамберг ткнул пальцем в потолок. — Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.

— Потому что вы навидались висельников на своем веку?

— Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.

— Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.

— Та, что повесилась?

— Нет, та, что повесилась, как раз ушла, — объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. — Знаете, почему она покончила с собой?

— Нет.

— Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.

— Из-за тени?

— Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.

— Не понял, — сказал Адамберг, разливая кофе.

— Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.

— Обет молчания.

— Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.

— Это никак не связано с птицами? — разочарованно спросил Адамберг.

— Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, — усердно проговорил Лусио.

— Молчания, — медленно повторил Адамберг.

— Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.

— Где ж они есть, господин Веласко? — улыбнулся Адамберг.

— Можете звать меня по имени. Доказательства есть. Тогда, в 1771-м, состоялся процесс, монастырь опустел, а дом был очищен от скверны. Молчальница называла себя святой Клариссой. Она обещала женщинам за определенное вознаграждение отправить их в рай. Старухи, правда, не предполагали, что отъезд будет незамедлительным. Они являлись с туго набитыми кошельками, и сестра Кларисса, совершив никому не ведомый обряд, перерезала им горло. На ее счету семь трупов. Семь, hombre. На восьмом она прокололась.

Лусио по-мальчишески захохотал, но тут же спохватился:

— С такими чертовками шутки плохи, — сказал он. — Вот, мой укус опять чешется, что за наказание.

Адамберг, спокойно ожидая продолжения, смотрел, как он шевелит пальцами в пустоте.

— Если почесать, становится легче?

— На какое-то время да, потом опять зудит. Вечером 3 января 1771 года одна старушка пришла к Клариссе за билетом в рай. Но ее сын-дубильщик что-то заподозрил и, будучи страшным скупердяем, потащился за ней. Он-то и прикончил святую. Вот так вот, — Лусио изо всех сил трахнул кулаком по столу. — Буквально расплющил ее своими лапищами. Вы внимательно слушали?

— Да.

— А то я могу начать сначала.

— Нет, Лусио, давайте дальше.

— Только эта сука Кларисса так и не ушла отсюда насовсем. Потому что ей, видите ли, было всего двадцать шесть лет. Зато всех женщин, которые жили тут после нее, выносили вперед ногами. Они умирали страшной смертью. В шестидесятые годы, до повесившейся Мадлен, здесь жила мадам Жене. Она ни с того ни с сего выкинулась из окна второго этажа. А до мадам Жене, во время войны, некая Мари-Луиза сунула голову в печку — так ее и нашли. Мой отец знал их обеих. Хорошего мало.