Книга Ариэль - Харри Нюкянен

Телефон зазвонил снова, на этот раз у меня в кармане. Я нащупал его и заткнул.

— И вот мобильный телефон. Ему назначено быть слугой, а он стал хозяином. Полновластным хозяином. Он отдает приказы, и слуга ему подчиняется, бегает и бегает до изнеможения, пока не окажется в земле…

— Это по работе…

Рабби поднес указательный палец к губам.

— Понимаю, понимаю, — продолжил он. — У тебя важная работа. Все мы в общине гордимся тобой. И хотели бы почаще иметь возможность говорить тебе, как сильно мы тобой гордимся.

Он положил руки мне на плечи. Я ощутил тяжесть и даже осуждение, хотя выражение на лице раввина оставалось по-прежнему приветливым.

— Я видел твою фотографию в газете на прошлой неделе и сказал твоему дяде, что ты раскрыл еще одно запутанное преступление. Мы считаем тебя благословением нашей общины и нашего многострадального народа.

Либштейн преувеличивал. Запутанное преступление было на самом деле обычной дракой со смертельным исходом, и виновника задержали благодаря публикации в газете его, а вовсе не моей фотографии с камеры наружного наблюдения.

Раввин улыбнулся и поправил пенсне. След на переносице чесался, и он помассировал его большим и указательным пальцами.

— Твой дядя рассказывал, что ты хотел стать полицейским еще до бар-мицвы.[2]Это правда?

Я пожал плечами. Раввину не обязательно знать все.

Он наклонился ко мне и прошептал, как будто сообщал какой-то секрет:

— Мне всегда нравились детективные романы. — Я инстинктивно поморщился. — Ты полицейский, и сатана заботится о том, чтобы у тебя не перевелась работа. Зло все время рядом с тобой. Именно поэтому я и жду, что ты зайдешь к нам, чтобы успокоиться и на мгновение отвлечься от всего темного, что постоянно сопровождает твою работу. Душа ищет покоя, без него человек становится непрочным, как пепел от сожженной папиросной бумаги, и в конце концов рассыпается на мельчайшие пылинки.

— Постараюсь прийти… приду, как только смогу.

— Мы уже три дня не можем собрать миньян.[3]Вчера утром в синагогу пришло всего два человека.

Я кивнул. Для миньяна требуется десять мужчин, которым уже исполнилось тринадцать лет. Женщины для этого не подходят, но я не хотел углубляться в тему. Со своей стороны я бы посоветовал самое лучшее и простое решение проблемы: разрешить в Финляндии учитывать в миньяне женщин.

Я уже высматривал путь к бегству и сделал первые робкие шаги.

— Рабби Либштейн, — сказал мастер на все руки Кордиенский извиняющимся тоном. — Вас ждут.

Рабби не ответил, только посмотрел на меня. Мой мобильник опять принялся звонить. Либштейн кивнул и улыбнулся, хоть и слабо:

— Опять надо иди, спешка, спешка, спешка… в какой-то момент пружина лопнет, мелкие шестеренки и винтики рассыплются, и люди сойдут с ума и начнут убивать друг друга… ямим нораим.[4]Не забудь про Йом Кипур,[5]Ариэль…

Либштейн был прав: мне следовало помнить. Еврейство по рождению накладывает определенные обязательства — и не только не есть свинину. Празднование еврейского Нового года почти невозможно пропустить полностью. Новый год начинается с десяти дней покаяния, из которых последний, Йом Кипур, является самым важным. В этот день члены общины участвуют в общем богослужении, вымаливая прощение за все мыслимые грехи — от мастурбации до злословия и поношения ближнего.

Раввин распростер руки, будто бросая во Вселенную все вращающиеся шестеренки, пружины и маховики, и направился за мастером на все руки Кордиенским в антикварный магазин.

Я вздохнул с облегчением и, обходя микроавтобус, увидел свое отражение в его затемненном боковом окне. Короткие, несколько поредевшие на макушке волосы, бачки, свисающие до середины ушей, узкое лицо замкнутого человека и выпуклый высокий лоб.

Я поднял воротник своей шкиперской куртки с латунными пуговицами, сделал несколько торопливых шагов и только тогда позвонил Хуовинену.

— Ты где, Ари?

— В центре, направляюсь в Линнунлаулу.

— Ты на машине?

— Нет, но на трамвае больше времени не займет.

— Знаешь мост через железную дорогу?

Я подтвердил, что знаю.

— Ты найдешь там два абсолютно бездыханных трупа. Случай несколько необычный, сам увидишь. Одно из тел на железной дороге под мостом. Приступай к работе и сразу докладывай мне, если что-то накопаешь. Можешь не сомневаться, этим заинтересуются журналисты… Тебе неудобно разговаривать? Это не ваш там какой-нибудь праздник, куда нас, арийцев, не пускают?

Я сказал, что обследовал труп, обнаруженный в газетном ящике.

— Им займется кто-нибудь другой. Шалом! — сказал Хуовинен и нажал на отбой.

Я слишком хорошо знал Хуовинена, чтобы обижаться. Мы учились с ним на одном курсе. Он закончил училище первым номером в нашем потоке, я — четвертым на курсе, что очень удивило моих родственников. Все помнили, что мой брат Эли был главным отличником в классе и с первой попытки поступил на юридический, а у сестры Ханны оказался лучший аттестат за всю историю школы.

Тогда-то я и почувствовал всю тяжесть ноши, оставленной Эйнштейном и Оппенгеймером менее одаренным евреям, подобным мне.

Вход на мост был перетянут полицейской маркировочной лентой. Сотрудники из управления охраны общественного порядка, дежурившие тут со своими шипящими рациями, узнали меня и пропустили дальше.

Я остановился посредине моста и взглянул на город.

Железнодорожные пути внизу прорезали скалу, после которой начинались настоящие джунгли из рельсов и шпал. Они походили на разбросанные лестницы, которые упирались в стену из стекла и камня, образованную вокзалом и несколькими примыкающими к нему зданиями. Над рельсами проходила запутанная контактная сеть, предназначенная для электропоездов, тут и там горели ярко-красные предупредительные сигналы.

На самом краю высоченной скалы бесстрашно примостилась украшенная резьбой деревянная вилла, выкрашенная в белый цвет.

Со стороны центра города проследовал поезд дальнего следования с двухэтажными вагонами, крыши которых скользили буквально в паре метров под моими ногами. Я чувствовал, как содрогается мост. За перилами располагался защитный козырек из гофрированного железа метров двух шириной с желтыми табличками, предупреждающими об опасности. Я перегнулся через перила и увидел на путях нескольких полицейских в форме. На насыпи установили палатку, чтобы пассажиры проходящих поездов с утра пораньше не портили себе настроение созерцанием трупа.