Книга У нас убивают по вторникам - Алексей Слаповский

— У вас, силовиков, один разговор — убить, — шипит Манин. — А если тебя убить?

— Меня нельзя.

— Это почему? — удивляется Капотин.

— Да не люблю я этого. Не нравится как-то. Ерунда какая-то — жил, жил и вдруг мертвый. Неприятно.

— Все равно когда-нибудь помрешь, — стращает Лучшенко.

— Но не сейчас же.

— У нас смертная казнь отменена, — напоминает со­бравшимся юрист Рубак.

— Никто не говорит — казнить, предложение — убить, — как ребенку, разъясняет ему Капотин. — Криминальное, скажем так, убийство. На почве, к примеру, коммерческой деятельности.

— Политическое лучше, — осмеливается возразить това­рищ генерал Пробышев.

— Почему?

— У нас давно ни одного приличного политического убийства не было. Уже обвиняют, что мы всю оппозицию уничтожили. Пусть знают, что она еще есть.

— Воя не оберешься. Хотя можно так: убийство будет криминальное, но пусть думают, что на политической по­чве. Товарищ генерал Пробышев проведет расследование и найдет виновных. А то давненько ты никого не находил.

— Я находил и нахожу! — обижается Пробышев. — Но к ним не подступишься — то депутатская неприкосновен­ность, то такую взятку дают, что совестно отказываться. А то вообще свои. Рубак вон за год троих человек замочил.

— А я что, для удовольствия их замочил? — возмущается Рубак. — Я для дела! Согласились бы по-хорошему — я бы их пальцем не тронул. Я что, убийца по-вашему?

— Хватит пререкаться! — поднимает руку Капотин. — Суть в чем? Надо кого-нибудь из нас убить, чтобы другим стало хоть чуть-чуть страшнее. И вообще — бардак в этом деле полный. Кто кого хочет, тот того и убивает. Да еще от­ветственность на себя берут. Обидно даже — в прошлом году мы журналиста Зажигаева убили, а правые либералы приписали это себе. Всё должно быть под контролем, все должны видеть, что у нас сильное государство и без его ве­дома ничего не происходит. Теперь надо решить — кого.

— Может, проголосуем? — предлагает Переметнов.

— Тайно! — тут же уточняет Манин.

— Не тайно и не явно, — отвергает Капотин. — Лучше жребий кинуть. Я могу, конечно, и сам назначить...

— Жребий! Жребий! Жребий! — тут же раздаются голо­са.

Пробышев дает для этого дела свою генеральскую фу­ражку.

И вот Капотин уже держит в руках фуражку и встряхи­вает ее.

— Все бумажечки пустые, одна с крестиком, — говорит он. — Моей фамилии нет, потому что я вам отец родной. Или кто-то не согласен?

Молчат. Все согласны.

— Ну? Кто первый? — Капотин подставляет фуражку. Пауза.

— Чем больше листков, тем меньше вероятность, — ре­шается Манин.

И тянет листок. Разворачивает. Пусто. Все бросаются тащить, ободренные его словами и при­мером.

И все взяли свои жребии, и все с радостью рассматрива­ют пустые листки. Но у кого же крестик?

И тут все обращают внимание на Быстрова. Невысокий человек с неприметной внешностью. Он стоит, крепко сжав свою бумажку в кулаке.

— Быстров, покажи! — требует Пробышев.

Но тот в ступоре. Смотрит перед собой остекленевшими глазами.

Пробышев пытается разжать его кулак.

— Маленький, а жилистый! — удивляется он. Пробышеву помогают.

Быстров не сопротивляется, но и не помогает. Он даже сам с удивлением смотрит на свой кулак, будто на посторон­ний: что это с ним?

Наконец кулак разжат и бумажка, как и ожидалось, ока­зывается с крестиком.

Крестик одновременно и страшный, и какой-то кривова­тый, школьнический.

— Вариант неплохой, — говорит Капотин. — Ты, Бы-стров, у нас сидишь на культуре, а на культуру кого угодно можно посадить, ума много не надо. Но фигура все-таки за­метная.

— За что?.. — шепчет Быстров пересохшими губами. И шмыгает носом — у него насморк.

— Не понял? — вслушивается Капотин.

— За что? Я ничего не сделал! Я даже не ворую!

— Правда, что ли? — не верит Капотин. — А почему?

— Нечего украсть, Павел Савлович! Нет доступа ни к ка­ким финансам!

Капотин обращается к Пробышеву:

— Твоя недоработка, мог бы чего-нибудь ему подсунуть.

— Компромат найдем, если надо.

— Значит, мы удачно на тебя попали, — объясняет Капотин Быстрову. — А то ерунда получается: у нас каждый в чем-то замешан, это гарантирует взаимную безопасность. И рад бы кого-нибудь сдать, но знаешь, что и он тебя сдать может. А ты один у нас получился в белом фраке. Нехоро­шо.

— Я исправлюсь! — обещает Быстров. — Сегодня же возьму какую-нибудь взятку... За что-нибудь... Или деньги растрачу государственные.

— Извини, поздно. Да ты не волнуйся, мы о твоей се­мье позаботимся. А тебя, если хочешь, на Ваганьковском похороним. Может, ты вообще против? То есть против нас? Против меня лично? Скажи, не бойся.

— Я не против...

— Тогда о чем говорить? Журналисты, включайте камеры!

Тем же вечером диктор в телевизоре сообщает делови­тым, заурядным голосом после перечисления важных меж­дународных и внутренних событий:

— На сегодняшнем заседании было принято решение убить руководителя департаменты культуры Вадима Ми­хайловича Быстрова. Заявлено при этом, что убийство будет совершено криминальным образом на почве коммерческой деятельности, которой у Быстрова нет, но по политическим мотивам. Осуществление и расследование убийства берет на себя ведомство товарища генерала Пробышева, но оно не будет иметь к этому никакого отношения.

На экране возникает Пробышев. Он вещает:

— Хотя мы тут ни при чем, но могу сказать, что в любом случае мы исходим не из соображений необходимости, а из принципа целесообразности.

Программу вечерних новостей смотрит вся страна, и вез­де реагируют по-разному.

Людям посторонним это, конечно, совсем неинтересно.

Хотя и они иногда высказывают мнение.

Вот где-то в глубинке сидят два соседа-приятеля, выпи­вают. Один уронил кружок колбасы под стол и, поднимая его, не расслышал:

— Кого убить хотят?

— Быстрова.

— А это кто?

— Черт его знает. Типа министр.

— Давно пора их все поубивать. Грабят народ. Твое здо­ровье.

— Твое здоровье.

Выпили. Оба одновременно икнули. Рассмеялись этому приятному совпадению.

Или: лежит в деревенском доме бабушка ста с лишним лет, смотрит в телевизор, почти ничего уже не понимая, но непроизвольно бормочет:

— И примкнувший к ним...