Книга Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

– Да вы сами посудите, товарищ капитан, – проговорилвоенком. – Заявления не простыми гражданами писаны. Заявления от простыхграждан у меня в отдельных папочках хранятся. Их стремление исполнить свойинтернациональный долг мною вполне уважаемо. Но Фесин, Монахин, Попцов и прочие– отщепенцы, лишенцы, отпрыски врагов народа. Фесина отец, бывший преподавательПолитехнического института, по 58-й осужден! С Попцовым – аналогично. СтаршиеСемин и Данилко – та же статья, по делу Камышинского речного пароходствапроходили, искупают свою вину перед Родиной в исправительно-трудовых лагерях.Отец Пашкова был среди диверсантов с Автозавода, которые замышляли детище первыхпятилеток взорвать и остановить выпуск продукции, жизненно необходимойнародному хозяйству. Приговорен к расстрелу, приговор приведен в исполнение.Наше советское правительство гуманно оставило на свободе их детей, поскольку,согласно указанию товарища Сталина, в нашей стране сын за отца не отвечает.Однако эти исчадия не пожелали встать на путь перековки и исправления, апожелали отплатить черной неблагодарностью нашему советскому правительству илично товарищу Сталину за их человечность и доброту. Теперь понимаете?

За те почти двадцать лет, которые Егор Поляков прожил подэтим чужим для него именем, а тем паче – за десять лет работы в органах онвиртуозно научился отсеивать словесную шелуху, на которую столь горазды былисоветские ораторы, и доискиваться до сути их речей. Случалось, правда, что сутипросто-напросто не существовало: одни политические фиоритуры, ничего более. Воти в речах Власенко он никак не мог найти смысла. Однако показать это военкомубыло никак нельзя. Еще та публика… В два счета накатает очередной донос – мол,капитан Поляков проявил политическую близорукость и не смог разглядеть впредъявленных ему компроматах опасности для нашего советского правительства илично товарища Сталина. Или не пожелал? Какие из этого следуют выводы, товарищи?..

Поляков поглядел в небольшие, аккуратненькие, голубые глазавоенкома, излучавшие служебное рвение, и осторожно проговорил:

– Так вы думаете, эти заявления…

Он и сам не знал, что следовало сказать далее. ОднакоВласенко радостно подхватил:

– Ну да! Конечно! Лишь для отвода глаз они пишутся! Врасчете на нашу политическую мягкотелость и близорукость! Предположим, направиммы вражеских отпрысков в Испанию, так они там начнут в спину интербригадовцамстрелять, а потом и перебегут к фашистам, чтобы открыто вступить в ряды враговкоммунизма!

«Ай да военком, – подумал Поляков. – Ай да сукин сын. Ай дамолодец». На самом деле все это было вовсе не так глупо, как может показатьсянормальному человеку. То есть насчет Семина, Данилко и, как его там, Монахинаеще вилами на воде писано. Очень может быть, что тут товарищ Власенко проявилне политическую близорукость, а таковую же дальнозоркость, увидав то, чего насамом деле и в помине нет. Но сам-то Егор Егорович Поляков подавал своезаявление на отправку в Испанию именно с этой целью: перейти линию фронта иприсоединиться к тем самым «врагам коммунизма», о которых говорил Власенко и ккоторым Поляков принадлежал всю жизнь – и по рождению, и по воспитанию, и посамой сути своей. Получи он возможность оказаться за пределами страны, толькоего и видели бы!

Разумеется, он не слишком рассчитывал на то, что егострастное, многолетнее желание будет удовлетворено так просто. Он не удивилсяотказу. Очень многие его коллеги из управления написали такие же заявления итоже получили отказ. Однако сейчас Поляков встревожился: а что, если и в егодействиях какой-то вот такой же сверхбдительный высший чин усмотрел истину?Сознание людей настолько отравлено патологической подозрительностью, что инойраз их посещают в самом деле пророческие откровения!

Как бы нелепо это ни выглядело…

Надо непременно поговорить с Григорием Алексеевичем. Сегодняже. Тот советовал Полякову вторично подать заявление об отправке в Испанию –теперь ясно, что нельзя. Ни в коем случае! Наоборот – нужно показать, что онвсецело поглощен работой здесь, на месте. Нужно въесться по макушку вкакое-нибудь дело… Жаль, что сейчас нет ничего достойного под рукой, не на чемпроявить служебное рвение. Верин, точнее, Мурзин, – уже отработанный материал,со дня на день отправится по этапу. Под расстрел его подвести так и не удалось.Жива осталась эта сволочь, ради мести которой столько людей жизни свои отдало.Сестра… няня Павла… да и Александр Русанов тоже! Нет, вывернулся Мурзик, скошачьей ловкостью умудрился уклониться от расстрельной статьи, и Поляковничего не мог поделать, как ни старался. Конечно, после обработки на допросахот Мурзика одно воспоминание осталось: в беззубого, согбенного, седогостарикашку превратился вальяжный, полный жизни красавец, – а все же Поляковуэтого было мало, мало. Он хотел видеть смерть Мурзика. Хотел видеть, какугаснет жизнь в его глазах. Сам спустился бы в тот подвал на Воробьевке, где«кончали» врагов. Сам разрядил бы свой пистолет в эту тварь…

Не привелось!

Конечно, у него была масса случаев застрелить Мурзика «припопытке к бегству», как в прошлом году Русанова, однако именно из-за случая сжурналистом приходилось быть осторожнее. Слишком уж внимательно, со слишком ужозадаченным выражением вглядывался Мурзик в черты следователя Полякова… Если отом, кто он такой, догадался Русанов, почему не мог догадаться и Мурзик? И ктознает, не поделился ли он с кем своими догадками? Пристрелишь его, а потомкакой-нибудь ушлый товарищ по работе , из тех, что всегда готов подставитьножку другому, возьмет да и начнет копаться в тех старинных отношениях, которыенекогда связывали Мурзика и написавшего на него донос Русанова. После двадцатилет молчания, пройдя обработку у товарища Полякова. А откуда он взялся, этотПоляков? Да, конечно, его проверяли, без проверки в органы не берут, а все же?Какое странное совпадение, что накануне своего ареста Верин-Мурзин убилпроститутку по фамилии Полякова… Уверял, что она нарочно заразила егосифилисом…

Залечили его, сифилис-то. Зря мучилась Лиза.

Все было зря!

Поляков думал о своем, однако лицо и тело, привыкшие зажизнь к самому изощренному притворству, продолжали исполнять привычную роль.Руки перебирали заявления. Глаза придирчиво всматривались в строки. Лобнапряженно хмурился. Рот кривился, словно насмехался над происками вражьихвыкормышей, задумавших обмануть бдительных стражей революционных завоеваний.

А может быть, подозрительного военкома ему сам бог послал?Может быть, заняться этими заявлениями, раздуть дело о группе перебежчиков,пожелавших устроить себе эмиграцию под предлогом исполнения интернациональногодолга, – организовать то самое дело, на основе которого можнопродемонстрировать свое служебное рвение?