Книга Рагу из любимого дядюшки - Наталья Александрова

Когда же, с какого момента моя жизнь превратилась в зыбкуютрясину — чем дальше, тем больше затягивает?.. Может, это случилось месяцназад, когда позвонили из больницы и строгий женский голос поинтересовался, нея ли Софья Павловна Голубева, а потом сообщил мне удивительные вещи?

А может быть, еще раньше, когда отчим Владимир Николаевичпривел в дом Маргариту и представил ее мне как свою жену?

Нет, наверное, все началось с того дня, когда умерла мама. Впрошлом месяце был ровно год, как это случилось. Говорят, что по прошествиигода после смерти близкого человека становится легче. Ну не знаю, мне не стало.Хотя все последние события загнали боль утраты куда-то в глубину души.

Мы жили в этой квартире всю жизнь, вначале вдвоем с мамой,отца я не помню. Но когда мне исполнилось двенадцать лет, мать вышла замуж. Нескажу, чтобы отчим сразу пришелся мне по нраву, но у мамы был замечательныйхарактер, она всегда умела сгладить все острые углы и нас примирить. Надоотдать должное дяде Володе, как я его тогда называла, он никогда не был со мнойгруб и не лез в мое воспитание, предпочитая, чтобы этим занималась мама, а онакак-то все успевала — и дом вести, и за мной присматривать, и с мужем у неебыли отличные отношения.

Я окончила школу, потом институт, нашла работу в одной неслишком престижной фирме, но пока решила оглядеться. Этого жизнь мне непозволила, потому что мама тяжело заболела. Она болела больше года, и весь этоткошмар я вынесла на своих плечах. У нас с ней совсем не было родственников. Тоесть у нее-то был муж… Но за время болезни они отстранились друг от друга.Конечно, он много работал и зарабатывал хорошие деньги, которые все уходили намамино лечение, но в самые страшные минуты я была с ней наедине.

Все кончилось, маму похоронили, но горе нас с отчимом несблизило. У меня наступила сильная депрессия. От пустоты в душе хотелосьповеситься. В последние дни я находилась в ужасном напряжении, и теперьнаступила разрядка. Незачем упоминать, что отчим и не пытался мне помочь, ямало его интересовала. Допускаю, что он тоже горевал по маме, ведь они прожиливместе без малого двенадцать лет, но он не был с ней до конца и не видел, какдолго и мучительно она умирала…

Я валялась на диване, неприбранная, в старых джинсах исвитере, связанном еще мамой давным-давно. В квартире стоял жуткий холод — вдекабре у нас, как правило, перебои с отоплением. Опять-таки допускаю, чтосмотреть тогда на меня было не очень-то приятно. И все же я не заслужила техслов, которые Владимир Николаевич сказал мне как-то утром, когда мы столкнулисьс ним в прихожей. Он торопился на работу, искал какие-то бумаги, нервничал, атут я попалась на дороге — нечесаная, опухшая со сна, в старом заношенномхалате… Он поглядел искоса, бросил вполголоса несколько презрительных слов иушел на целый день.

Сейчас, когда после того инцидента прошел почти год, я и товздрагиваю, вспоминая подробности. Владимир Николаевич — с тех пор я называлаего только по имени-отчеству и на «вы», «дядя Володя» остался в прошлом —рисковал, вернувшись домой, застать мой хладный труп — в тот день я оченьблизка была к самоубийству. Но, видно, не пришло еще время.

Как ни странно, этот случай повлиял на меня благотворно. Явстряхнулась, сделала в квартире генеральную уборку и сходила в парикмахерскую,после чего вплотную занялась поисками работы, потому что среди всех слов,сказанных отчимом, присутствовало слово «дармоедка». Тут я признала его правоту— с какой стати ему меня кормить? Мы друг другу никто, я не инвалид, нужнорассчитывать только на собственные силы. Выглядела я после пережитого неблестяще, очень похудела, одежда висела на мне мешком, и все работодателисмотрели на меня с подозрением. Пришлось браться за случайную халтуру, запихнувдиплом подальше в ящик стола.

Работала я кассиршей в платной зубной поликлинике, рекламнымагентом, даже продавщицей в парфюмерном магазине. Во всех местах удавалосьпродержаться всего несколько месяцев, после чего меня увольняли без объясненияпричин, а я оставляла очередную работу без малейшего сожаления. С отчимом мыпочти не разговаривали, только приветствовали друг друга без всякойсердечности, сталкиваясь на кухне. Что он ел — понятия не имею, посуду за собойкаждый из нас мыл сам, я изредка убирала кухню и места общего пользования иникогда не заглядывала в их с мамой комнату, которая теперь стала только его.

Примерно через полгода или попозже, я уже не помню, ВладимирНиколаевич как-то утром сообщил, не глядя мне в глаза, что сегодня к немупридет гостья и чтобы я не вздумала устраивать скандал. От неожиданности япоперхнулась кофе, потом посмотрела на его аккуратно подстриженный затылок иеле сдержалась, чтобы не выплеснуть гущу из чашки ему на голову. Очевидно, ончто-то почувствовал в моем молчании, потому что повернулся и быстренькообъяснил мне, что квартирой после смерти мамы мы с ним владеем в равных долях ичто он имеет право делать на своей половине что хочет. И все, больше у него ненашлось для меня никаких человеческих слов. У меня, впрочем, для него тоже.

Гостью звали Маргаритой. Она походила-походила к нему, да иосталась окончательно. Была она значительно моложе Владимира Николаевича, такаяяркая вульгарная брюнетка. Он заявил, что собирается на ней жениться.

— Не рано ли? — только и спросила я, имея в виду,что со смерти мамы не прошло еще и года.

— Не рано, — ничуть не смутился он. Вот ипоговорили.

Было бы странно, если бы Маргарита понравилась мне. Но онаменя возненавидела едва ли не сильнее, чем я ее. Она, игнорируя меня,кокетничала с Вовой, как она называла отчима, затеяла ремонт на кухне иперестановку в комнате и всячески давала понять, что их безоблачному счастьюмешает только мое присутствие. Нервы мои и так были на пределе, поэтому парураз мы с ней крупно поскандалили. Но до мордобоя дело не дошло.

Наступила годовщина маминой смерти. Звонили какие-то люди сее работы, с их общими друзьями Владимир Николаевич объяснялся сам. Никто непришел на кладбище, и я была этому даже рада. Я сидела там одна долго-долго,пока не замерзла.

Стоял тихий зимний день, с легким морозцем, от деревьев ужепадали синие тени, когда я встала со скамеечки. На душе стало значительнолегче, как будто мама поговорила со мной. И я внезапно поняла, что не может мояжизнь и дальше быть такой же безысходной. Что-то обязательно должно измениться.Нужно только терпеливо ждать и не упустить свой шанс.

Поэтому последующее мое увольнение из магазина хозтоваров явосприняла стоически. И вот, когда я сладко спала в первый свободный день,зазвонил телефон. Я сняла трубку без душевного трепета, не зная, что звонокэтот — судьбоносный.

Спрашивали Софью Павловну Голубеву и, услышав утвердительныйответ, сообщили, что говорят из Парголовской больницы и что мне нужно срочнотуда приехать, потому что моя родственница Голубева С. А. находится в тяжеломсостоянии и я могу не успеть ее навестить.

— Это какая-то ошибка, — пролепетала я, — уменя нет никакой родственницы с такой фамилией, у меня вообще никакихродственников нету!