Книга Таких бедолаг не убивают - Жорж Сименон

– Мне и рассказывать-то нечего… Нет, такое могло случиться только со мной… Мы с ним разговаривали… О чем именно, я не помню, но пока он снимал брюки и складывал их, он все время говорил… Он остался в нижнем белье… Потом снял носки и стал чесать себе подошвы, они всегда у него болели… Я услышала с улицы такой звук… знаете, такой… ну, когда у машины мотор стреляет… нет, не такой даже, а вот какой:

ф-р-р-ф-р-р… Вот-вот, именно: ф-р-р-ф-р-р… Вроде водопроводного крана, когда в нем воздух соберется… Тут я подумала, что это вдруг Морис на полуслове замолк?.. Видите ли, я уже начала дремать, потому что за лень сильно устала… Ну так вот, замолчал он, а потом говорит тихонько и странным таким голосом: «Сволочь!». Я очень удивилась, потому что он почти никогда не ругался… Он был не такой… Я его спрашиваю:

«Что это ты?» Тут я открыла глаза – я ведь все время лежала с закрытыми глазами – и вижу, он валится на пол. Я закричала: «Морис!»

Понимаете, человек ни разу в жизни не падал в обморок… Он хоть и не был здоровяком, но болеть никогда не болел…

Я встала… зову его, говорю… А он лежит на коврике ничком и не шевелится… Я хотела его поднять, смотрю: у него на рубашке – кровь…

Я позвала Франсину, это наша старшая. И как вы думаете, что она мне сказала, когда увидела отца? «Мама, – говорит, – что ты наделала!» – и кинулась вниз, звонить… Ей пришлось разбудить угольщика…

– А где Франсина? – спросил Мегрэ.

– У себя в комнате… Она одевается… Ночью нам было не до того, нот мы и остались неодетые… Уж вы извините, что у меня такой вид… Сначала приходил доктор, потом полицейские, потом господин комиссар…

– Не могли бы вы нас оставить одних?

Она поняла не сразу, переспросила:

– Оставить одних?

Она ушла на кухню, и слышно было, как она бранит детей – все тем же нудным, монотонным голосом.

– Еще четверть часа, и я сошел бы с ума, – со вздохом проговорил Мегрэ, подходя к окошку глотнуть свежего воздуха.

Трудно объяснить почему, но только во всем существе этой женщины, возможно совсем не плохой, было что-то удручающе унылое, что-то такое, отчего меркнул, становился угрюмым и серым даже солнечный свет, лившийся в окно. Сама жизнь делалась в ее присутствии такой тусклой, такой никчемной и монотонной, что невольно хотелось спросить себя, неужели улица со всем своим движением, солнцем, красками, звуками и запахами была еще здесь, рядом, как говорится – только руку протянуть.

– Бедняга!..

Не потому, что он умер, но потому, что жил!

– Кстати, как его звали?

– Трамбле… Морис Трамбле… Сорок восемь лет… Жена сказала, что он служил кассиром в какой-то торговой фирме на улице Сантье… Вот… Я записал: «Куврэр и Бельшас, басонная торговля…»

И ко всему еще басонная торговля – шнуры, позумент и прочее для гробов и катафалков!

– Знаете-ли, – рассказывал полицейский комиссар, – сначала я подумал, что это она его убила… Не разобрался спросонок, меня ведь с постели подняли, я только-только уснул… А тут такое творилось… Дети говорят все разом, она на них кричит, чтобы замолчали, повторяет мне по двадцать раз одно и то же – примерно то самое, что и вам рассказывала, – я и решил, что она либо придурковатая, либо и вовсе сумасшедшая. А тут еще мой бригадир вздумал ее допрашивать, «на пушку» взять хотел. Он ей: «Я вас не об этом спрашиваю, я вас спрашиваю, почему вы его убили?» А она ему: «Почему?.. Да чем же это было мне его убивать?»

На лестнице соседи собрались… Здешний врач скоро принесет мне свое заключение. Он меня надоумил: утверждает, что выстрел был произведен на расстоянии и что стреляли, несомненно, из какого-то окна напротив… Я и послал своих ребят в отель «Эксельсиор».

Коротенький припев все вертится и вертится в голове у Мегрэ:

«Бедняков не убивают…»

Тем более бедняков, которые сидят в нижнем белье на краю супружеской кровати и скребут свои натруженные подошвы!

– И вы что-нибудь обнаружили там, в доме напротив?

Мегрэ внимательно осматривал окна отеля «Эксельсиор», впрочем, вернее было бы назвать его не отелем, а меблированными комнатами. Черная под мрамор табличка оповещала: «Номера на месяц, на неделю и на сутки. Горячая и холодная вода».

Бедность была и здесь. Но точно так же, как в доме, где жили Трамбле, как и в их квартире, это была не та бедность, которая может служить подходящим фоном для драмы. Бедность была здесь благопристойная, прилично и чистенько причесанная под скромный достаток.

– Я начал осмотр с четвертого этажа, все постояльцы уже лежали в постелях. Пришлось моим ребятам их побеспокоить. Представляете, какой поднялся шум. Хозяин разбушевался, грозил, что будет жаловаться. Тут мне пришла мысль заглянуть на пятый. И там, как раз напротив нашего с вами заветного, так сказать, окошечка, я обнаружил комнату, в которой никого не было, хотя она вот уже целую неделю числится за неким Жозефом Дамбуа. Я допросил швейцара, дежурившего ночью, и он вспомнил, что незадолго до полуночи выпустил из отеля какого-то человека, но кто это был, он не знает…

Мегрэ наконец решился открыть дверь в спальню, где у изножия кровати, головой на коврике, ногами на голом полу все еще лежало тело убитого.

– Пуля, видимо, попала в сердце, и смерть наступила почти мгновенно… Я полагаю, лучше будет дождаться нашего судебного врача: надо, чтобы пулю извлек он. С минуты на минуту он должен прибыть вместе с господами из прокуратуры…

– В одиннадцать часов… – рассеянно проговорил Мегрэ. Было четверть одиннадцатого. На улице, как и прежде, торговались у тележек хозяйки, в знойном воздухе стоял нежный аромат фруктов и зелени…

«Бедняков…»

– Карманы вы у него обыскали?

Обыскал, ясно и так – на столе беспорядочной грудой лежала мужская одежда, между тем как, по словам жены, Трамбле аккуратно сложил на ночь все свои вещи.

– Здесь все… Кошелек… Сигареты… Зажигалка… Ключи… Бумажник – в нем сотня франков и фотографии детей…

– Что соседи?

– Мои ребята опросили всех в доме… Трамбле живут в этой квартире двадцать шесть лет… Когда появились дети, они заняли еще две комнаты… Собственно, о них и сказать нечего… Обыкновенная, размеренная жизнь… Никаких особенных событий… Каждый год, в отпуск, ездят на две недели в Канталь, к Трамбле на родину… У них никто не бывает, если не считать редких визитов сестры мадам Трамбле. Обе женщины – урожденные Лапуант и тоже родом из Канталя… Трамбле выходил из дому каждый день в одно и то же время. На работу ездил в метро, со станции Вильер… В половине первого возвращался, через час уезжал обратно и приезжал вечером, в половине седьмого…

– Чушь какая-то! – проговорил Мегрэ. Восклицание вырвалось у него почти безотчетно. Действительно чушь. Преступление, в котором не было никакого видимого смысла.