Книга Рано или поздно - Элизабет Адлер

Тот факт, что она его не боялась, только усугублял желание ее убить. Очень жаль, что тогда не получилось.

— Конечно, тебя следует упечь в тюрьму, — кричала она, пока охранники держали его распростертым у ее ног, лицом к роскошному мягкому ковру. — Но я не стану этого делать. Не хочу позорить нашу фамилию.

Она попросила в полиции не предъявлять ему никаких уголовных обвинений. Вместо тюрьмы Бак загремел сюда навек.

За медицинским заключением дело не стало. Трое солидных врачей, несомненно, ее приятели, как по команде, пришли к выводу, что он опасный сумасшедший, которого следует изолировать от общества. «Он совершенно ненормальный, по глазам видно, и троица преспокойно подписала необходимые документы.

Разве одежда (пусть дорогая), пицца и время от времени бутылка мятной водки могут компенсировать бессрочное лишение настоящих удовольствий? О водке вообще говорить не стоит. Бак ее не любил и употреблял только от безвыходности. А палата с зарешеченными окнами? А охрана? Он тосковал по ресторанам, барам, настоящей выпивке, женщинам. И очень скучал по одному особому кайфу. Бак не имел его уже двадцать лет.

Итак, начало апреля. Серое, ненастное утро. К нему в палату неожиданно заявляются два вооруженных охранника, велят заложить руки за спину, надевают наручники (это обязательно, потому что он числится склонным к побегу) и ведут по выкрашенной зеленым галерее без окон, которая называется транзитной, в кабинет к главному администратору Хэлу Морроу.

Хэл сидит за большим письменным столом, заваленным бумагами. Сильный запах мяты заставляет его поднять голову. Несколько минут Морроу молча разглядывает Бака и отмечает про себя, что пациент неплохо выглядит. Высок, хорошо сложен… Сколько ему лет? Хэл смотрит в бумаги. Да, сорок два. У него медно-рыжие волосы, темные глаза (сейчас он щурится с непривычки к яркому свету) и худощавое лицо с правильными чертами. Кожа, как положено узнику, бледная. Телосложение крепкое, жилистое, руки — сразу видно — очень сильные.

Морроу снова смотрит в бумаги. Этими руками Бак пытался задушить женщину, которая поместила его сюда. Кроме того, его подозревали в убийстве двух проституток, однако не нашлось веских доказательств и Бака к ответственности не привлекли. По мнению Морроу, совершенно зря, ибо место этому типу в тюрьме под самой строгой охраной.

Бак Дювен психопат. Что верно, то верно. Симпатичный, обаятельный, безжалостный. И умный. Охранники, только что поступившие на работу в санаторий „Гудзон“, в один голос заявляли, что никогда не встречали более приятного парня. Обходительного, мягкого, начитанного. Он самостоятельно выучил латинский и греческий, читал в оригинале Ювенала и Платона. Мирно ухаживал за садиком. В парке ему отвели небольшой участок, и он выращивал исключительно цветы. Красивые, нежные, без единого жучка, потому что Бак уничтожал их в тот же миг, как обнаруживал. Розы были просто загляденье. Крупные бутоны, окруженные со всех сторон (как будто тоже в тюрьме) аккуратно подстриженной самшитовой изгородью. Он занимался цветами вплоть до первых заморозков.

Если забыть, кто перед вами, можно решить, что это самый покладистый парень на земле, мало того, общение с ним доставит вам удовольствие. Но едва вы задумаетесь, а почему, собственно говоря, Бак Дювен обретается здесь, как он вас и подловит.

Один охранник завел с ним почти дружбу: начал относиться к нему как к нормальному человеку, а не как к пациенту психушки. Так вот, Бак Дювен его чуть не задушил. Он внезапно бросился на охранника и сдавил ему горло с такой свирепостью, что трое дюжих молодцов еле-еле спасли беднягу. Бак разжал пальцы только тогда, когда был избит до потери сознания, да и то не сразу. Еще бы, сам здоровый как бык плюс сила, свойственная психам.

Во время приступов Бака скручивали смирительной рубашкой и запирали в камеру без окон с охранником у двери. И тот угрюмо слушал, как чокнутый костерит и санаторий, и женщину, которая отправила его сюда.

Спустя несколько дней Дювен затихал.

— Если не возражаете, я бы хотел вернуться в палату, — произносил он подчеркнуто вежливым тоном.

И его выпускали. Но в наручниках и кандалах. Препровождали в двадцать седьмую, запирали и смотрели в дверной глазок. Чаще всего он садился за стол, открывал сборник стихов на латыни или журнал по садоводству, который выписывал, и принимался за чтение, на некоторое время снова становясь образцовым пациентом.

Полуприкрыв глаза, с бесстрастным видом Бак Дювен молча разглядывает Морроу. Он знает, что много умнее главного администратора. Так же как и психиатра, который посещает его раз в неделю. Оказывается, многоучеными мозгами этого самоуверенного кретина очень легко манипулировать. Бак просто выдавал то, что психиатр хотел услышать. Всякую дребедень насчет эротических снов, фантазий, видений и прочего. Выдавал и наблюдал, как психиатр понимающе кивает, занося пометки в блокнот. Бак тоже делал умную физиономию, а внутри хохотал. Ему нравилось дурачить ублюдка.

Но сбежать из санатория Баку было не по зубам. Пытался дважды, но неудачно. Жажда мести разъедала его, как раковая опухоль. Он мечтал отомстить Шарлотте Парриш, упекшей его сюда. Он желал иметь все, чем владела она. Все должно было принадлежать ему.

Бак размышлял об этом долгими темными ночами. Холодной зимой, когда ветер завывал, подобно сбесившемуся пациенту, и душным, парным летом, когда, голый, метался по периметру палаты. Как хищник в клетке.

„Когда-нибудь я до нее доберусь, — не уставал надеяться Бак. — Потом надо будет разобраться и с девчонкой, Элли Парриш-Дювен. Впрочем, какая она девчонка! Элли теперь взрослая женщина. Интересно, какая она стала?“

В своих метаниях по палате Бак вспоминал рыжеволосую девочку, наверное, тысячи раз и тысячи раз забавлялся, представляя, что с ней сделает, когда наконец до нее доберется. Эти представления вызывали у него смех, похожий на вой. Охранники в коридоре вскидывали головы и прислушивались.

— Опять Бак Дювен разошелся, — говорил кто-нибудь. — Наверное, сегодня полнолуние.

Затем они отправлялись дальше по коридору, оставив его наедине с безумным смехом.

Хэл Морроу задумчиво перебирает лежащие перед ним бумаги, не решаясь открыть рот. То, что он собирается сказать, ему очень не по душе, но выхода нет. Санаторий „Гудзон“ — заведение частное, и содержание пациентов оплачивают родственники, заинтересованные сбагрить их куда подальше. Если финансирование прекращается, как в случае с Дювеном, то…

Хэл поднимает глаза и встречается со взглядом пациента.

— Дювен, сегодня вас выписывают.

Обычно пустые глаза Бака вспыхивают подобно гладким темным камешкам, на которые случайно падает солнечный луч. Бак быстро соображает: почему? как? куда идти? что делать? И так же быстро решает ни о чем не спрашивать. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Бак широко улыбается.

— Давно пора, — бормочет он и, окрыленный свободой, быстро разворачивается по направлению к двери.